Голос председательствующего звучал глухо, сурово. На скулах буграми взбухли жесткие желваки. Было заметно, что, выговаривая слова с особенной четкостью, он старается пригасить враждебное чувство, после допроса Стрепетовой нараставшее в нем — помимо воли и диктуемой положением сдержанности.
Виктор помолчал, взвешивая слова судьи и свой ответ.
— Отказываюсь, но не полностью, частично.
— Поясните; что это значит.
— Это значит,— соперничая о судьей в ровности голоса и так же четко, хотя и с некоторой небрежностью выговаривая слова, произнес Виктор,— это значит, что третьего марта в сквере у филармонии мы распили две бутылки портвейна номер четырнадцать. Это я признаю. А больше ничего не было.
— То есть — чего именно не было? Выражайтесь точнее.
— Мы никого не убивали.
Шум волной прокатился по залу и замер. И в тишине Федоров слышал, как отрывисто, сильно бьется в груди у пего сердце, отдаваясь в затылке и висках.
Оба народных заседателя одновременно склонились к судье — красавец Саркисов, блеснув смоляными, слегка навыкате глазами, и Катушкина, густо и сердито вдруг покрасневшая и что-то с горячностью проговорившая на ухо судье. Тот, в свою очередь, что-то коротко пояснил обоим и запоздало постучал по столу.
— Это как же вас понимать, Федоров?— сказала Катушкина.— На следствии одно, на суде — другое?..
Голос у Виктора был все тот же — ровный, спокойный. И смотрел он прямо перед собой, не мигая.
— Нас принудили.
— Кто вас принудил?
— Следователь.
— Вас? Лично вас?
— Да, лично меня.
Федоров затылком чувствовал напряжение, охватившее зал. Прищуренные глазки Катушкиной кололи, как шильца. «Вот оно как!..» — повернувшись к Федорову, произнес Николаев так, что его слышали.
— Как же вас мог принудить следователь?— не то с укором, не то с недоверием проговорил Саркисов.— Он требовал? Угрожал вам?
— Он говорил, что все обстоятельства все равно против нас и нас засудят. А если мы признаемся, то это учтут и сбавят срок. И еще — что нам, как несовершеннолетним, могут дать условно.
Зал пришел в движение — заскрипели скамейки, зашелестели голоса — возмущенные, негодующие. Федорову вспомнился Чижов — до чего нахраписто вел он себя во время допроса, как старался упаковать его, Федорова, ответы в заранее готовую форму... Горский приподнял голову, мельком взглянул на своего подопечного — и потом на Кравцову. Та внимательно и серьезно наблюдала за происходящим; но иногда в уголках ее ярко очерченных губ возникали живые, трепетные ямочки — как если бы она украдкой улыбалась.
— И вы поверили и взяли на себя вину?— въедливо продолжала Катушкина.
— Да, взяли.
— А теперь отказываетесь? Почему же?..
— Потому что верим, что суд во всем разберется.
Федоров редко видел таких настырных народных заседателей, как эта Катушкина: большей частью они помалкивали, целиком доверяя вести процесс председательствующему, робея перед его опытом и авторитетом. На этот раз судья должен был проявить явную настойчивость, возвращая себе инициативу и направляя ход дела в положенное русло.
— Итак, продолжим. Подсудимый Федоров, что вы можете сообщить суду по существу предъявленного вам обвинения?
Еще недавно, слушая Стрепетову, Федоров физически ощущал, каким холодом тянет из зала. Сейчас же все изменилось. Даже судья не был так напряжен, обращаясь к Виктору, как вначале.
— Слушаем вас.
Виктор переступил с ноги на ногу и окинул зал скользящим, не задерживающимся ни на ком в отдельности взглядом. Казалось, он стремится преодолеть овладевшее им волнение. Но голос его, когда он заговорил, был так ровен, так скучливо-монотонен, а порой почти насмешлив, что на фоне общего возбуждения он выглядел едва ли не самым спокойным человеком в зале, спокойным и даже равнодушным к происходящему.
— Третьего марта,— начал он, словно в десятый раз повторяя затверженный урок,— третьего марта, по-моему, был четверг, и у нас по расписанию последний час — физкультура. Мы ушли с нее и в соседнем дворе играли в «треньку». Мы — это Николаев, Харитонов и я, и с нами были еще Рюхин и Полонский. Мне везло, я выиграл рубля три или четыре, точно не помню.
Он переждал пролетевший но рядам шепоток.
— Потом мы простились, разошлись по домам. Решили, что сделаем уроки, встретимся на углу Московской и Бульвара Мира в шесть часов и пойдем в двадцать вторую школу на вечер. Но погода была теплая, весна... и вместо школы нам захотелось прогуляться. Мы пошли по