— Нет, не встретился.
Курдаков перевернул несколько листов в раскрытой перед ним папке.
— С какого и по какое время вы пробыли в сквере?
— Примерно с половины седьмого и до половины десятого, может быть, до девяти. Точнее сказать не могу.
— Кого вы встретили там за это время?
— В самом конце к нам подошли трое «крафтов», о них я уже говорил.
— Что такое — «крафты»?
Виктор помедлил, прежде чем ответить.
— Это примерно то же, что и «панки».
— Почему вы называете их «крафтами»?
— Это не я, это они себя так называют. «Крафт» на немецком — «сила».
— С какой же целью они к вам подошли?
— Им не нравилось, что мы сидим в сквере.
— И что же?
— Они предложили нам уйти.— Виктор переступил с ноги на ногу.— При этом они употребили не вполне парламентские выражения.
— Вы что же, были во враждебных отношениях с ними?
— Нет, просто они считали, что сквер — это их территория.
— Что же произошло дальше?
Виктор пожал плечами:
— Понятно — что.
— На следствии вы ничего не сказали о встрече с ними. Почему?
— Мы знали, что нам все равно не поверят.
— Чему не поверят?
— Что когда мы с ними... Когда мы с ними разговаривали, у меня случайно выпала расческа.
Курдаков поднял над головой узкую металлическую расческу. Он держал ее двумя пальцами, показывая Виктору и всему залу.
— Вы говорите об этой расческе, приобщенной к делу?
Одну половину расчески занимал короткий гребень, вторую — длинная ручка с заостренным концом.
— Да, об этой,
— Вы признаете, что это ваша расческа?
— Признаю.
— Вам известно, что судебно-медицинская экспертиза определила на ней следы крови Стрепетова?
— Известно.
— Как вы это объясняете?
Зал замер, затаил дыхание. Сержант у входной двери переступил с ноги на ногу; было слышно, как на нем скрипнули хромовые сапоги.
Виктор жестко усмехнулся, повел плечом:
— Объяснять — не мое дело.
Курдаков долго не сводил с Виктора пристальных немигающих глаз. И Виктор в ответ смотрел на него так же прямо, не мигая. Губы его были плотно, в ниточку, сжаты, но казалось, что он по-прежнему умехается.
— Скажите, подсудимый,— продолжал Курдаков,— с какой целью вы приобрели расческу такой странной формы?
— Чтобы причесываться. По-моему, каждая расческа служит для этой цели.
По рядам пробежали смешки.
— Да, но не каждая способна превращаться в колющее орудие...— Курдаков заключил в кулак гребень расчески, и ее заостренный конец преобразился в кинжал, подобие стилета.— Вам не приходило это в голову?
— Я использовал расческу только по прямому назначению.
— И вам никогда не доводилось применить ее как оружие? Или, скажем, хотя бы погрозить ею? Например, когда к вам стали приставать эти... Как вы их назвали?..
— «Крафты»,— сказал Саркисов.
— Да, «крафты». Может быть, вы достали из кармана эту расческу, чтобы им пригрозить?.. А потом обронили ее?..
— Зачем она мне... Для защиты у меня есть несколько приемов каратэ.
— И вы применили их, когда встретились с «крафтами»?
— До этого дело не дошло.
— Кто же первый ушел из сквера — вы или они?
— Мы,— подумав, ответил Виктор.
— Иными словами,— включился Саркисов,— вам пришлось уйти?.. Так?.. Ведь они, «крафты», этого добивались?
В глазах у него блеснула какая-то увлекшая его догадка, он не стал ждать, пока Виктор ответит, тем более, что тот и не спешил.
— И в тот момент, когда, несмотря на каратэ, вам все-таки пришлось уступить... Неужели вы не вынули из кармана эту свою расческу?.. Грозное, между прочим, оружие, ведь Стрепетов-то в конце концов с ее помощью был убит... Не вынули, не пустили в ход, не пригрозили хотя бы?.. Не было этого?..
Виктор молчал долго, сосредоточенно... Федорову казалось — бесконечно долго.
— Не помню,— после тягучей паузы проговорил он.— Может, и было.
— Значит, вы допускаете, что могли в какой-то момент выхватить расческу из кармана?— спросил Курдаков.
Зал снова замер.
Виктор медлил с ответом. Теперь он обдумывал каждое слово.
— Наверное, мог.
— Чтобы если не пустить в ход, то по крайней мере пригрозить ею?
— Наверное, мог,— тихо и невнятно повторил Виктор.
— Могли — пригрозить. А если понадобится, то и пустить в ход?
— Не помню,— сказал Виктор. Было заметно, как округлились его глаза, как неровно он дышит и как утратил прежнюю четкость и твердость его голос.— В ход ее я не пускал. У меня ее перехватили, выбили из руки — подсечкой...