Федоров слышал, как Харитонова всхлипнула.
— А в тот вечер, когда...— Саркисов запнулся,— Короче, третьего марта, когда вы вернулись... Кто у вас дома был?
— Кто был?.. Лидка была. А матуха из рейса еще не вернулась, она в вагоне-ресторане работает, а московский поезд позднее приходит, к двенадцати. А я полдесятого уже дома был.
— По сколько же дней ваша мать бывает в отлучке?
— По четыре, по пять...
Саркисов снова вздохнул.
— Сестра вас видела, когда вы пришли?
— Ага, видела. Проснулась, я постель ей разостлал, с дивана перенес, а сам на диване прилег.
— Сколько же лет вашей сестре?
— Лидке-то?..— Валерка неожиданно улыбнулся мягкой, застенчивой, незнакомой Федорову улыбкой.— Да, пяти еще нет.
— Так-так...— прокашлялся Курдаков.— Какие еще вопросы к подсудимому?..
20В самом начале процесса обвинение лопнуло, как мыльный пузырь, это было для Федорова очевидно. И не потому, что ребята, все трое, отказались от прежних признаний, а потому, что если бы у обвинения имелись неопровержимые доказательства их вины, оно давно бы использовало эти улики в ходе судебного заседания. Но, с другой стороны, обвинение могло приберегать их до поры до времени, чтобы затем направить процесс по намеченному руслу. Наблюдая за Кравцовой, Федоров пытался разгадать ее тактику. И когда в зале появился первый из свидетелей, выдвинутых обвинением, он по лицу ее, по распрямившейся спине понял, что пробил, пробил, наконец, ожидаемый ею час...
Это был высокого роста мужчина, слегка сутуловатый, в очках, с русой курчавой бородкой на приятном своей интеллигентностью, а отчасти даже беспомощностью лицо и рассеянной, ни к кому в частности и сразу ко всем, обращенной улыбкой. Впрочем, Федоров не любил таких лиц. В их мягкости, предупредительности- мерещилось ему что-то фальшивое, как и в бородках, вошедших в моду в начале семидесятых, годов: они казались ему приклеенными, хотелось за них дернуть и отодрать от наверняка гладко выбритых, кругленьких подбородков.
«Чмырь », — вспомнил Федоров, как назвала его Галя Рыбальченко. И — «с него-то все и началось»,— так она сказала, когда пришла к ним домой в тот день, в ту ночь....
— Савушкин Дмитрий Петрович... Художник, но, в данном случае — преподаватель черчения... В строительном техникуме, на вечернем отделении... Нет, это как раз имеет значение — то, что на вечернем... Женат, и это также имеет значение... То есть может иметь значение, чтобы все объяснить, если потребуется...
— Прошу вас, свидетель Савушкин, четко и ясно отвечать на предлагаемые вопросы. Расскажите, что произошло с вами вечером третьего марта сего года — все по порядку.
Он стоял спиной к залу, и Федоров видел его сутулую спину, мешковатый пиджак, светлые, скрывающие затылок волосы с утонувшими в них дужками очков. Голос у Савупшина был негромкий, напевный, казалось, он не выговаривает, а выпевает слова.
— В тот вечер, третьего марта, мои уроки закончились в восемь пятьдесят, я заглянул в учительскую, положил на место журнал и вышел. Техникум наш расположен по соседству с филармонией, и я прохожу обычно мимо нее, иногда через сквер, когда иду домой, у меня привычка — возвращаться пешком. Вот и третьего марта — сколько же это было?.. Да минут десять-двенадцать десятого, когда я через сквер проходил. Там есть боковая аллейка, тихая такая, безлюдная; обычно после занятий нервы гудят, вот я и шел по ней не спеша, чтоб передышку себе устроить, разрядку. Ну, а тут вижу — скамейка, на ней трое ребят. Один поднимается — и ко мне: «Есть закурить?..» — «Нет,— говорю,— не курящий»,— и хочу пройти. А он дорогу мне преграждает и снова: «Есть закурить?..» Я повторяю — давно, мол, бросил.,. Тогда он говорит — а сам за портфель, который у меня в руках: «А троячок,— говорит,— не найдется?» Смотрю, те двое тоже подходят, один со спины, другой сбоку. Ну, я и крикнул, чтобы внимание чье-нибудь обратить. Слышу — кто-то бежит, мне показалось — в летной форме, в фуражке... А в половине десятого я уже дома был.
— Вы что же, того, кто на помощь вам бросился, лицом к лицу с тремя хулиганами оставили, а сами сбежали?— поморщился Курдаков с заметной брезгливостью.
— Бывают, знаете, состояния, когда чувства обгоняют разум...— с невнятным смешком произнес Савушкин. — А кроме того, от меня сразу отступились, что ж было стоять?..
Бородка...— подумал Федоров,— Все точно... Ну и сукин же сын...— Он подумал так автоматически, вообразив ситуацию — там, в аллейке,— и словно забыв при этом, что Виктор был один из троих.
— Что же произошло потом? Вы кому-нибудь рассказали о случившемся?