— У меня есть предложение, — заявил Агавелов, — Шавлакадзе серьезно увлечен продавщицей ГУМа — Цаплиной Людмилой. Он меня как-то с ней познакомил в кафе «Наргиз». И вот что я думаю. Ведь, товарищи, если разобраться по существу, она сейчас единственно близкий ему человек. Он мог поделиться с девушкой о том, о чем не решился или не решается рассказать нам.
— М-да… Можно согласиться, — задумчиво произнес Акперов. — Что ж, займись ею. Только нам надо пригласить Шавлакадзе и Цаплину одновременно, чтобы они не успели переговорить между собой. Есть возражения? Нет. Итак, решаем. Ты отправишься в ГУМ, а Андрей — за Шавлакадзе. Желаю успеха.
Агавелов и Огнев поднялись, но Заур задержал их.
— Да, — сказал он, взглянув выразительно на Огнева, — тебе не следует прихватить пару наших ребят?
— Зачем? — Андрей удивленно пожал плечами.
— Не исключено, что у Шавлакадзе на квартире скрывается «Артист».
— Верно, — вставил Агавелов, — маслом каши не испортишь.
— Хорошо, — согласился Огнев. — Можно действовать?
— Идите.
Негромко хлопнула дверь. Заур, задумавшись, несколько раз пересек кабинет, потом решительно снял трубку.
— Морг? Говорит майор Акперов. Да-да. Меня интересует результат вскрытия. Так. Да-да. Понимаю. Значит, подтверждается. Смерть наступила от удушения? Асфиксия! За сутки до обнаружения. Убитый находился в состоянии опьянения. Ясно-ясно. Спасибо. Акт передадите следователю Байрамову.
В дверь постучали.
— Да, да, — отозвался Акперов.
На пороге показалась приземистая, тучная фигура Рахили Моисеевны Эпштейн. Одета она была довольно элегантно, словно в гости собралась. Однако на блеклом лице ее, казалось, застыл ужас пережитой ночи.
— Входите, входите. Здравствуйте.
Акперов поднялся ей навстречу.
— Вы просили зайти.
— Да. Я вас очень жду. Меня интересуют некоторые детали, касающиеся вашего покойного соседа…
— Кошмарная история! — Рахиль Моисеевна вытащила платок, чуть коснулась глаз. — Никак не приду в себя. Всю ночь не спала. Такое несчастье. — Она поморгала редкими ресницами.
Акперов раскрыл блокнот, взял карандаш.
— Постарайтесь рассказать мне, товарищ Эпштейн, все, что вам известно о Джумшуде Айрияне, но кратко. Договорились?
Рахиль Моисеевна оказалась на редкость словоохотливой. Рассказ ее изобиловал повторами, ненужными подробностями, но Акперов умело фиксировал лишь то, что ему было нужно. Заканчивая свое повествование, Рахиль Моисеевна вздохнула:
— И все-таки жаль и старика, и Араксию Хачатуровну, и Люсю тоже жалко.
— Понимаю. Хотел бы кое-что уточнить. Вы сказали, что жена, дочь и зять Айрияна часто с ним скандалили.
— Да. Все время ссорились.
— Как ссорились? — спросил Акперов, нажимая на слово «как», — открыто, не стесняясь посторонних?
— Нет, нет! За закрытыми дверями. Я слышала все из своей комнаты. Стена смежная…
— И когда произошел последний скандал?
— Если не ошибаюсь, то в четверг. Да, да, в четверг. За два дня до убийства. Вы полагаете это они… его? — она даже привстала со стула.
— Я ничего не полагаю, Рахиль Моисеевна. Я только слушаю вас.
— Ужасно! Ужасно! Интересно, кто будет моим соседом теперь. Просто, знаете, страшно.
Акперову стало немножко смешно. Речь идет об убийстве человека, а эта женщина обеспокоена тем, кто будет ее новым соседом. «Какая обывательская ограниченность скрывается под этой соломенной шляпкой!» — подумал он.
— Скандалить приходили жена, дочь и зять вместе?
— Да. Вместе.
— А что они требовали?
— Деньги.
— Деньги? Какие?
— Обыкновенные. Жена требовала, чтобы Джумшуд Самсонович давал семье больше денег. Жаловалась, что им не хватает тысячи пятьсот рублей, которые он ежемесячно приносит Люсе, что он все состояние припрятал, и теперь проматывает его на женщин.
— А он?
— Он? Он оправдывался, говорил, что последнее им отдает, что сам живет впроголодь. Тогда вмешался зять, назвал его старым жуликом. Закричал, уничтожать таких надо, тюрьма по тебе плачет! Я еще тогда испугалась.
— Он так и сказал, «уничтожать?»
— Нет. Сказал, что убивать мало. Нет. Четвертовать. Вот как он сказал. Да чуть было не забыла. Жена до этого еще требовала, чтобы Джумшуд отдал ей какой-то бриллиант. Джумшуд расхохотался и заявил, что этот бриллиант едва не стоил ему жизни и что ей не видать его, как собственных ушей. В конце концов, когда зять стал кричать, Джумшуд всех их выгнал. Я приоткрыла дверь и услышала, как зять говорил в прихожей: