— Вы правы, товарищ начальник, — потупясь произнес Акперов. — Только напрасно вам кажется, что мало я думал…
— Молчи уж. — Подполковник смягчился. — Я великолепно понимаю: у любящего человека невысказанных мыслей столько, сколько воды в море. Ладно, ступай, тебе надо быть в больнице.
Акперов, нагруженный кульками и фруктами, цветами, коробкой конфет, не шел, а летел к хирургическому корпусу. Уже в коридоре его остановила сестра. Приложив указательный палец к губам, шепнула:
— Тише. Больные отдыхают. И, пожалуйста, не беспокойте ее — она еще очень слаба. Побудьте минут пять, не больше.
Акперов молча кивнул, на цыпочках вошел в бокс. Аккуратно сложил на тумбочку груду покупок, опустился на стул. Марита, осунувшаяся, трогательно беспомощная, казалось, дремала. Акперов несколько минут молча вглядывался в дорогое лицо. Почувствовав его взгляд, она медленно открыла глаза, как-то недоверчиво улыбнулась. Заур осторожно коснулся ее руки, и рука тотчас спряталась под одеяло.
— Ты… пришел…
— Здравствуй, дорогая… Я рад, что ты…
Глаза Мариты заблестели, она отвернулась. К виску, оставляя влажный след, побежала слеза.
— Лучше бы я умерла, — вырвалось у нее. — Не надо было б мне… Это несправедливо!
Он ответил твердо, даже сердито:
— Умереть легче всего. Подумай о том, как жить. Жить, понимаешь? Жить, потому, что я люблю тебя.
Губы ее задрожали, она прикусила их, но слезы все равно бежали и бежали.
— Нет… Заур. Не надо. Я хочу тебе сказать… — В голосе ее прозвучала такая тоска, что Заур не выдержал.
— Об этом потом. Тебе нельзя волноваться. Поправишься — отвезу тебя к маме, потому что твой отец арестован.
— Он не отец. Господи, как объяснить… — она закусила край пододеяльника.
Заур поймал в маленьком зеркале над кроватью укоризненный взгляд сестры, поднялся. Медленно очистил мандарин, вложил в руку Мариты.
— Все будет хорошо. И что бы ни случилось, знай, — я люблю тебя.
Она покачала головой. Но Заур, сделав вид, что не заметил ее жеста, вышел из бокса.
Оставшись одна, Марита прижала к губам солнечные, янтарные дольки.
…В последующие дни, однако, Акперов не появлялся. Он только аккуратно передавал для нее фрукты, бульоны. Раза два приходила Аида. Марита бывала рада, когда Аида, увлекшись, рассказывала ей о своих делах. Каждой клеточкой ощущалось в эти минуты живое дыхание жизни, и собственные беды незаметно отступали на второй план.
Так же, как и Марита, с интересом слушала Аиду седая, молчаливая санитарка. Наверное она была новенькой в отделении, Марита не знала ее имени.
Наступил день, когда девушка впервые сделала несколько шагов, опираясь на руку этой старой женщины.
— Как вас звать? — спросила она санитарку. — Вы чем-то напоминаете мне маму.
— А я и есть мама, девочка. Пери-ханум звать меня.
Марита отшатнулась, закрыла лицо руками. Но Пери-ханум отвела ее руки.
— Идем на балкон. К солнцу. Тебе надо больше солнца.
ГЛАВА 29
ПРИДЕТСЯ «РАСКОЛОТЬСЯ»
Аркадий, развалившись на нарах одиночной камеры, докуривал последние папиросы высшего сорта. Его безразличный взгляд медленно шарил по потолку, стенам, иногда упирался в глазок двери.
Галустян был почти уверен в том, что милиция не располагает достаточными данными о его темных делах и, уповая на «счастливый» случай, надеялся как-нибудь выкарабкаться. Не зря же его считают «счастливчиком».
«Конечно, арестовали не зря, — рассуждал Галустян, — все же я вор «в законе». Возьму на себя побег, отбуду срок и снова на волю».
Правда, нельзя сказать, чтоб его совершенно не беспокоил предстоящий допрос: он прикидывал какие вопросы ему могут задать, заранее обдумывал и обосновывал свои показания.
Время шло. Преступник все беспокойнее поглядывал на глазок, все настороженнее прислушивался к шагам за дверью…
Допрос Аркадия Галустяна начался в полдень. Акперов придавал этому разговору большое значение, поэтому, зная повадки бандита, к встрече подготовились тщательно.
Когда «Артиста» ввели, он замедлил шаг, внимательным, оценивающим взглядом скользнул по круглому столу, на котором были разложены все вещественные улики. Галустян заметил и шляпу, и тельняшку, и ковровую скатерть, и старый молоток, и нож, и золотые часики с браслетом. «Ничего не попишешь — в тисках», — промелькнуло в его сознании, но ни один мускул не дрогнул на спокойном, нагловатом лице. Он равнодушно посмотрел прямо в глаза Акперову, сидевшему на диване, на Байрамова, который занял место за письменным столом. Вежливо поздоровался с Агавеловым, удобно устроившимся на подоконнике.