— Заметил, как он на меня посмотрел? — спросил Коно.
— Ну-у… — протянул Такэо, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Нихэя.
— Видишь, он просто издевается надо мной, причём только надо мной.
— Может и так, — кивнул Такэо, подумав, что у него нет никаких оснований возражать Коно.
— Такие, как он, спят и видят, чтобы побыстрее отправить тебя на виселицу. А ведь он ещё моложе меня.
— А тебе сколько?
— Двадцать восемь. До тридцати всего ничего. Вот бы дожить до тридцати!
— Доживёшь! Вот я, к примеру, здесь уже шестнадцатый год.
— Да ну? — На лице Коно изобразилось что-то вроде почтения.
— Да. Мне сейчас тридцать девять. В апреле стукнет сорок. А произошло это со мной в двадцать четыре. В общем, мне было примерно столько же, сколько тебе. Так что ещё немного и получится, что я большую часть своей жизни провёл в тюрьме.
— Но… — Глаза Коно сверкнули живейшим любопытством. Но он так и не решился ни о чём спросить, в последнее время у него настолько вошло в привычку разговаривать с людьми исключительно прокурорским тоном, что задавать какие-то конкретные вопросы у него просто язык не поворачивался.
— Вот считай, — благодушно продолжил Такэо, — меня арестовали спустя два месяца, через три года состоялось первое слушание дела и был вынесен первый приговор, ещё через четыре года прошло второе слушание, а потом ещё через два — третье, это было шесть лет назад.
— Значит… Получается… — Коно напряжённо пытался сложить все эти цифры в уме.
— Вот именно, — улыбнулся Такэо. Он был настроен весьма добродушно. — Получается, что некоторым удаётся прожить целых шесть лет после вынесения окончательного решения суда. Пожалуй, я из самых стареньких здесь, разве только Тамэдзиро попал сюда раньше меня. Ему… Да, точно, ему вынесли окончательный приговор восемь лет назад.
— А что, твои действительно подавали ходатайство о смягчении приговора?
— А, это… Мамаша расстаралась и собрала тридцать подписей среди католиков. Не знаю только, имело ли это какой-нибудь эффект. Но когда она мне сказала, что будет собирать подписи, я не стал её отговаривать. Мне просто было её жалко, очень уж она радовалась.
— А Тамэ?..
— А он без конца изыскивал разные способы для оттягивания срока исполнения приговора: сначала пытался обжаловать действия суда и добиться пересмотра дела, потом подавал разные представления и жалобы в апелляционном порядке.
— Да-а, тогда таким, как я, которые просто сидят сложа руки, надеяться не на что… — самокритично пробормотал Коно. — Я сломался после первого же слушания. Короче, ясно обозначил свою волю: «Убивайте быстрей…» Теперь-то я понимаю, что попался на удочку этого прохвоста Нихэя. Только через месяц после того, как окончательный приговор был вынесен, до меня дошло, что я совершил ошибку.
Коно дружелюбно взглянул на Такэо, потом закрыл глаза и задумался. Седой хохолок на его макушке бессильно поник, видно было, что этот человек смертельно устал.
— Я должен был вести последовательную борьбу во время самого судебного процесса, чтобы разоблачить лживый характер судопроизводства. Это высказывание может показаться парадоксальным, ведь я сам отказался от подачи апелляции и пожелал смертной казни. Действительно, тут я допустил ошибку. Сейчас-то, конечно, уже поздно. Но я должен бороться. Должен решительно разоблачать лживый характер всего — судопроизводства, работы исправительных учреждений, системы наказаний.
— И на кой чёрт это нужно? — раздался хриплый голос. Сунада, став в позицию, выставил вперёд массивные плечи, придававшие ему монументальность каменной глыбы.
Коно приоткрыл глаза и тут же злобно сощурил их, ощетинившись.
— На кой чёрт? Объясняю: для освобождения пролетариата.
— Хорош голову морочить, — сказал Сунада. — Что такое этот пролетариат и где ты его видел? Давай, покажи!
— Это я. И ты тоже.
— Не смеши меня. Ты это не я. Две большие разницы.
— И я и ты — пролетарии.
— Дурак! Это и есть, как это там — пара…?
— «Парадоксальное высказывание», — с удовольствием подсказал Тамэдзиро. Все захохотали.
Оказалось, что все, и Тамэдзиро и Андо, давно уже с любопытством прислушиваются к их разговору.
— Да ладно тебе болтать о пролетариате! Всё, что ты делал, ты делал только для себя самого. И вся твоя поганая борьба только за то, чтобы спасти собственную шкуру. Тебе просто страсть как помирать неохота. Вот так-то.
— А вот и нет! — Коно впился взглядом в заросшие щетиной щёки Сунады, за которыми угадывались мощные челюсти.
— Тогда скажи, в чём я не прав! Ну, давай!
— Я вовсе не боюсь смерти. Просто хочу быть верным своей миссии.
— Какой ещё миссии? Ты попроще сказать не можешь?
— Миссии пролетариата, — голосом Коно сказал Тамэдзиро. Андо визгливо захохотал.
— И что, человека ты укокошил, тоже выполняя эту миссию? Ради пролетариата? — спросил Сунада.
— Да, именно так, — злобно сверкнул глазами Коно.
— Я не очень-то силён во всяких там теориях, но я бы не стал так юлить. Я убил человека потому, что страсть как хотел женщину. Ты убил, скорее всего, потому, что хотел денег. Вот и всё.
— Вот ты сам и загнал себя в тупик, — невозмутимо парировал Коно. — Скажи теперь, почему ты хотел женщину? Почему тебе пришлось её убить? Вот в чём вопрос.
— Ну, это вообще проще простого. Попробуй-ка сжать женскую шейку вот так. А она испугается, начнёт вырываться. А потом как задрожит вся. И щёки, и сиськи, и дырка, и жопа… И так сладко тебе станет, что невозможно удержаться…
Кое-кто из слушающих вздохнул. Сунада ловко изогнул толстые руки, будто обнимая лежащую женщина. Всем живо представилось обнажённое белое женское тело: вот Сунада сдул с нежной кожи капельки пота, и оно забилось, извиваясь в его руках… Внезапно войдя в образ насильника, он истошно завопил: «О-о-о!» Этот душераздирающий вопль сотряс спортивную площадку и, перелетев через стену, унёсся куда-то вдаль. Нихэй, резко вздёрнув плечами, бросился к нему.
— Ты что это? — спросил он.
— Да ничего, — ответил Тамэдзиро.