— Ах да. Но ведь судебные-то издержки он точно взял на себя… И вообще…
— А вот и нет… — начала было мать, но потом, спохватившись, что негоже перемывать косточки отсутствующему сыну, поправилась: — Разумеется, по-своему он тоже заботился о тебе, этого нельзя отрицать.
— В последнее время я часто думаю о том, как тебе тяжело пришлось в военные годы, когда я был совсем ещё ребёнком. Не представляю, как вообще ты подняла троих мальчишек на зарплату учительницы женской гимназии! Чего только не бывало! Помнишь, как я наелся клубней ликориса? Думал, это лук, и у меня начался понос?
— Помню, конечно. Это было ужасно.
— В доме — шаром покати, никакой еды, ты выпрашивала в рыбной лавке требуху, и мы её наворачивали, да так, что за ушами трещало.
— Да, я кормила вас ужасной дрянью.
— Что ты, это было очень вкусно. Я и сейчас бы с удовольствием поел требухи. А ещё я очень любил маринованные хамабофу. Ты специально ходила за ними к морю.
— А ведь и правда. Я рвала молодые побеги и мариновала.
— Да, всякое бывало. Приятно вспомнить. — Такэо повернулся к брату. — Сегодня меня спросили, чего бы мне хотелось поесть, и я попросил пирожное с заварным кремом и леденцы на палочке. Понимаешь, почему?
— Ну, пирожные всегда были твоим любимым лакомством, а вот леденцы…
— Неужели не помнишь? В самом конце войны ты приехал с фронта на побывку и привёз мне пирожные. В то время никаких сладостей вообще не было, а они были с настоящим кремом, замечательно вкусные. А леденцы обычно продавали во время храмовых праздников, однажды, когда я был совсем маленьким, ты мне их потихоньку купил возле храма Нукибэнтэн. Если бы мама узнала, она бы тебе всыпала. Они были такие красивые и вкусные, эти леденцы. К тому же — запретный плод…
— Эй, ну-ка выкладывайте, о чём это вы? — заворчала мать, и братья засмеялись.
Именно в этот момент к ним на заплетающихся ногах, колыхаясь толстым брюхом, подошёл начальник воспитательной службы.
— Ну что ж, — сказал он, посмотрев на часы. Все трое вскочили, как на пружинах.
Такэо, сопровождая каждое слово кивком головы, раздельно и чётко произнёс:
— Мама, брат, пора. Прощайте.
Помимо надзирателя Вакабаяси в комнате оказались неизвестно откуда и когда возникшие два надзирателя и зонный Фудзии. Такэо, смотревший только на мать и брата, уловил их присутствие краем глаза, и оно снова напомнило ему о том, что он всего лишь бесправный арестант.
У него отняты все воспоминания, составляющие жизнь каждого человека, у него отнята возможность быть сыном и братом, и его нагое тело скоро будет выставлено напоказ. У него осталось только имя — Такэо Кусумото. Перед мысленным взором снова возникла фигура человека, противостоящего ветру, — отец Шом. Его дорогой учитель скончался через девять месяцев после их первой встречи. Его унёс ветер смерти, ударивший в него не снаружи, а изнутри.
— Такэо… — сказала мать, и из её широко раскрытых глаз градом хлынули слёзы. Маленькая, жалкая старушка.
— Мама, будь здорова. Прощай, — сказал Такэо. Очки запотели, он почти ничего не видел. — Спасибо, что навещала меня каждую неделю, для меня это было большой поддержкой. Спасибо, брат. Береги маму. — Влажная ладонь Макио скользила в руке Такэо.
— Такэо… — прерывающимся голосом позвала мать. — Я тоже скоро уйду. Жди меня.
— Прощай.
Такэо сорвал с себя очки и помахал рукой в сторону сразу расплывшихся фигур матери и брата. Дверь захлопнулась за ним с пронзительным скрежетом, он протёр очки и снова водрузил на нос. Перед ним возникла широкоплечая фигура Фудзии, по боками стали конвойные.
— Хорошо, что тебе удалось повидаться с матерью, правда?
— Да, спасибо.
— Брат у тебя такой солидный господин. Это у него жена француженка?
— Да.
— Небось, красотка?
— А?
— Я имею в виду француженку. Разве тебе только что не показывали фотографию?
— Она больна и лежит в больнице. Её не было, когда они фотографировались.
— А жаль. Среди европейских баб бывают страсть какие красотки.
И, обнажая бледные, словно залепленные мокротой, дёсны, Фудзии расплылся в улыбке. Такэо была хорошо известна неприятная привычка начальника зоны ни с того ни с сего пускаться с заключёнными в откровенности, но сегодня фамильярность Фудзии была вызвана добрыми чувствами, желанием подбодрить, и Такэо слушал его со снисходительной улыбкой.
— Вот это да, ну и еды тебе наготовили! — Начальник зоны шумно втянул носом воздух, принюхиваясь к запахам из лаковой коробки. — Время как раз обеденное. Может, поешь? Правда, и наше меню сегодня неплохое. Гречневая лапша с мясом и овощами и ростки подбела в бобовой муке. Или у тебя нет аппетита?
— Да нет. — От насмешливого тона начальника зоны у Такэо словно камень с души свалился. — Пожалуй, я поем.
И, словно готовясь приступить к срочной работе, Такэо уселся, звучно хрустнул палочками, разламывая их, и быстро наполнил тарелку и пиалу. Сунул в рот суси, пожевал варёную на пару свинину. Проглотил кусочек батата, заел маринованными овощами. Он ел торопливо, будто украдкой, у него вдруг разыгрался зверский аппетит, и он понял, что странное ощущение, которое возникло у него где-то в районе желудка во время разговора с матерью и братом о военном времени, когда внутри словно всё сжалось в комок, было самым обычным голодом.
— Вот это да! — Зонный даже рот разинул от удивления. — Ты можешь есть? Почему же тогда ты не стал есть давеча с матерью и братом? Куда как лучше было бы…
— Сам не пойму.
— Да ты, похоже, обрёл второе дыхание! Только что совсем умирал, и вот… Не зря говорят: человек, находящийся на самом дне смерти, живее прочих. Ну и как, вкусно?
— Вкусно! — с трудом — рот всё ещё был набит суси — ответил Такэо. — Странно, правда? Чтобы в такие моменты сохранялся хороший аппетит! Вроде бы что толку теперь есть.
— Не скажи… — Фудзии повернул стул спинкой вперёд и сел на него верхом. Подумав, что он хочет что-то сказать, Такэо выжидательно уставился на него, но тот смотрел отсутствующим взглядом. Тогда Такэо снова взял в руки палочки и продолжил поглощать приготовленную материнскими руками еду, он был преисполнен решимости съесть если не всё, то хотя бы большую часть. Так он ел, когда по случаю своего дня рождения устраивал себе пир. Сегодня у него праздник. Особенный день. Надо наесться до отвала.
Вернулся начальник воспитательной службы. «Что я вижу?» — удивлённо воскликнул он и застыл на месте. За его спиной маячил надзиратель Вакабаяси.
— Да, Кусумото у нас не робкого десятка, — сказал Фудзии.
— Ну и молодчина! — Начальник воспитательной службы защёлкал в кармане чётками. — Поешь вволю. Не торопись.
Вакабаяси налил чаю. Поблагодарив, Такэо глотнул горячую жидкость, почувствовал, что она окончательно смыла застрявший в горле комок, и ещё быстрее заработал палочками. По покрытому клеёнкой столу бойко покатился кусочек батата. Такэо казалось, что он может есть до бесконечности.
6
В шуме и гаме ординаторской Тикаки увлечённо изучал личное дело Рёсаку Оты. В коричневой папке были собраны все записи, сделанные за время отбывания наказания: копия приговора, указ о транспортировке, табель текущих наблюдений за поведением заключённого, сведения о переписке, график свиданий. В этих разных по размеру и содержанию листках сталкивались разные точки зрения — судьи, начальника канцелярии, постового надзирателя, адвоката, членов семьи; противоречивые детали и оценки наслаивались друг на друга, лишая личность заключённого отчётливости и определённости. Но в настоящий момент Тикаки изучал эти документы только с одной целью — он хотел понять, было ли обвинение в адрес Рёсаку Оты ложным или нет. Пока он читал отчёты о явке в суд лиц, участвовавших в судебном заседании, судебные решения и прочие официальные документы, ему казалось, что вина Рёсаку является неоспоримым фактом, — он действительно был сообщником Тёскэ, с которым вместе и убил своего старшего брата Эйсаку и всех членов его семьи. Но Рёсаку с самого начала упорно и последовательно отстаивал свою невиновность по всем пунктам, причём аргументы его были вполне вескими и убедительными. Этот человек жил в маленькой деревушке, занимался крестьянским трудом, обеспечивающим ему скромное, но безбедное существование, у него не было никаких причин убивать своего брата, с которым они были в прекрасных отношениях, причём убивать столь бездарным способом, рискуя тут же быть пойманным. С другой стороны, Тёскэ, которого он приютил в своём доме, был отъявленным бездельником, целыми днями резался в карты, погряз в долгах, постоянно нуждался в деньгах, и в довершение всего терпеть не мог своего дядю Эйсаку, который всё время читал ему нотации, пытаясь наставить на правильный путь. Тёскэ лично спланировал преступление, вооружился двумя мечами, позаимствованными у Рёсаку, проник в дом Эйсаку и напал на его домашних, которые к тому времени успели уснуть. Убив одного за другим всех четверых, а именно — дядю с женой, их сынишку-школьника и четырёхлетнюю дочку, он забрал наручные часы, рубашки и брюки. Наличных денег, на которые он так рассчитывал, найти не удалось, так что преступление оказалось бессмысленным. Тёскэ вернулся в дом Рёсаку и сунул украденные вещи в стенной шкаф. Орудие преступления — а именно оба меча — спрятал тут же в сене. То есть сделал всё, чтобы в ходе расследования подозрения пали на Рёсаку. Сначала он попытался представить дело так, будто единственным субъектом преступления был Рёсаку, но, когда началось расследование, понял, что это ему не удастся, и придумал версию, согласно которой он пошёл на поводу у Рёсаку и невольно оказался пособником убийцы. Кстати, в ходе судебного следствия, совершенно неожиданно для самого Тёскэ, выплыли весьма невыгодные для Рёсаку факты. Оказалось, что, когда проводилась земельная реформа, братья оспаривали друг у друга право владения полями и огородами. К тому же они были соперниками в борьбе за руководящие места в районной молодёжной организации. Эйсаку постоянно обвинял Рёсаку в попустительстве, считая, что, если бы он лучше присматривал за Тёскэ, тот не вёл бы себя так дурно. В ночь, когда было совершено преступление, семьи Рёсаку не было дома, жена уехала с детьми к родителям, в доме оставались только Рёсаку и Тёскэ, так что алиби у Рёсаку нет. Суд первой инстанции приговорил Тёскэ к смертной казни, а Рёсаку к пожизненному заключению, на суде второй инстанции их действия были квалифицированы как действия соисполнителей и обоим был вынесен смертный приговор, суд третьей инстанции признал справедливым приговор суда второй инстанции, оставив кассационную жалобу без удовлетворения.