— Нет, не была, — после некоторого молчания ответил он.
— Значит, она врала, когда говорила, что не помнит, как убивала своего ребёнка?
— Да.
— Какая страшная женщина! — Девушка надула бледные, не тронутые косметикой щёки. Тут в сердце Тикаки закралось подозрение — может, всё-таки она и была той особой в каске и в круглых очках, которая так вызывающе вела себя на семинаре по криминологии?
— Притворилась сумасшедшей, добилась того, чтобы все её, бедняжку, пожалели, а сама улучила миг, когда я утратила бдительность, и покончила с собой! Это же умышленное преступление!
— Ну-у…
— Почему вы тогда сказали, что она достойна сочувствия?
— Я не говорил, что она достойна сочувствия, я сказал, что пытаюсь войти в её положение.
— Что вы имели в виду? Что можно понять самоубийцу?
— Да.
— То есть вы готовы её оправдывать?
— Ну, не то чтобы оправдывать…
— Почему же вы с самого начала не сказали, что эта женщина не больна, что она только прикидывается сумасшедшей?
Дверь рядом приоткрылась, и выглянул старший надзиратель Ито, очевидно, его встревожил резкий голос девушки. Тикаки осторожно сказал:
— Когда я её осматривал в пятницу вечером, у меня были сомнения и я не мог поставить окончательный диагноз. Но ночью она умерла. И взвесив все обстоятельства, я пришёл к выводу, что она не была больна.
— Вы хотите сказать, что ей удалось вас провести…
— Да.
— Ну тогда ладно. — Надзирательница закусила сначала нижнюю губу, потом верхнюю, некрасиво скривив лицо. — А то я не знала, что и думать. Значит, во время гипноза она тоже придуривалась…
— А что ты мне собиралась сказать?
Этот вопрос почему-то испугал девушку, она передёрнула плечами и затрясла головой.
— Да ничего я вам не собиралась говорить. Просто пришла в аптеку за лекарствами, случайно наткнулась на вас, ну и захотелось кое-что уточнить.
— А если бы Нацуё Симура была действительно больна, ты бы ей посочувствовала?
Надзирательница снова закусила губу и потрясла висевшим у неё на плече тяжёлым ящиком, набитым лекарствами.
— Вообще-то я таких терпеть не могу, но думаю, что всё-таки пожалела бы, если бы она была по-настоящему больна, ну, если бы это было так называемое бегство в болезнь — реакция на то, что с ней случилось, ну на то, что её обманул мужчина и в результате она совершила преступление. Но она врала всем самым наглым образом, вот что отвратительно. По её милости я получила строгий выговор за халатное отношение к служебным обязанностям.
— Она действительно была больна. — Тикаки сглотнул слюну, словно пытаясь вернуть подвижность прилипшему к гортани языку. — Больна психически, у неё была амнезия на фоне острого реактивного психоза. Я сразу поставил ей такой диагноз. И сейчас в нём совершенно уверен. Но за самоубийство больного ответственность несёт врач. Потому-то мне и прошлось переменить своё мнение и заявить, что она психически здорова.
— Неправда! — вскричала надзирательница. — Простите, доктор, но я не верю, что вы на такое способны.
— Значит, способен, — вздохнул Тикаки. — Во всяком случае, такова реальность. Смерть Нацуё Симура была следствием психического расстройства. И мне не удалось её вылечить. Так что выговор тебе дали совершенно напрасно. Во всём, что случилось, виноват один я.
— Ничего подобного! — Надзирательница сверкнула голубоватыми, будто подкрашенными слабо разведёнными чернилами, белками. — Виноваты мы — я, которая была в тот день на посту, и начальница зоны. Вас эта негодяйка просто обвела вокруг пальца.
— Но… — Язык по-прежнему плохо повиновался Тикаки. Внутри всё ещё тлела смутная тревога. Тут в коридор высыпали врачи во главе с Сонэхарой. Надзирательница быстро пошла прочь, будто оказалась рядом с Тикаки совершенно случайно.
— Мы в столовую, — весело сказал Танигути — Ты как, пойдёшь? Да, кстати, пришла машина за Боку. Оно и к лучшему, мы больше ничего не можем для него сделать, пусть главный поступает так, как считает нужным.
Пропустив вперёд Сонэхару и Томобэ, Танигути зашептал:
— Чувствуешь, как разит духами? Этот лысый чёрт Сонэхара устроил презентацию своей новинки. На мой пиджак тоже побрызгал. Представляю, какой фурор мы произведём в столовой! Ты что это, впал в прострацию? С чего бы? Снимай скорей халат и пойдём. Да, кстати, не хочешь после обеда поиграть в пинг-понг? Томобэ изъявил желание со мной сразиться. Давай и ты присоединяйся.
7
В парикмахерской толпились подсудимые, ожидавшие своей очереди. Надзиратель Нихэй, выполнявший при Такэо роль конвоира, пользуясь преимуществом своего высокого роста, легко раздвинул толпу и, оказавшись в самом начале очереди, попросил парикмахеров (ими были осуждённые к исправительным работам):
— Нам бы побыстрее. — И выдвинул вперёд Такэо.
Окутанный густой паутиной взглядов, Такэо бессильно опустился на деревянную скамью, ему казалось, что он не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Скоро освободилось среднее из пяти кресел. Его обслуживал бритоголовый юноша лет двадцати или даже меньше с небольшим шрамом на левой щеке. Раньше Такэо его здесь не видел.
— Обычная стрижка? — спросил юноша, прикрывая плечи Такэо накидкой.
— Да.
Такэо снял очки, и все предметы вокруг разом утратили чёткость очертаний. Парикмахер проворно защёлкал ножницами, иногда дёргая волосы, наверное, он был новичком.
— Что, на суд?
— А? — не сразу понял Такэо. — Да.
— Хорошее дело. Во всяком случае, поглазеешь, как там на воле.
— Это точно.
— Небось, громкий процесс, да? — И парикмахер снова защёлкал ножницами.
— Ну… — неопределённо пробормотал Такэо, не понимая, что тот имеет в виду.
— Уж конечно, громкий, раз наводят марафет перед явкой в суд.
— А-а… — До Такэо наконец дошло. — Да нет, ничего особенного.
— Что ж, желаю успеха. — Юноша налёг на ножницы и защемил ими волосы. Было больно, но Такэо стерпел.
Покосившись на стоящего у входа Нихэя, юноша сказал:
— А тебя за что?
— Ну, видишь ли… — Такэо уставился в зеркало и похлопал глазами, переводя взгляд с расплывшихся контуров собственного лица на красный шрам на щеке парикмахера. И тут ему показалось, что стоявшая поодаль очередь замерла и все глаза устремились на него.
— Не хочешь говорить? — Движения парикмахера стали ещё более резкими. Боль усилилась, и Такэо, поморщившись, решил, что придётся пойти на уступки.
— Почему же? За убийство. — Очередь навострила уши.
— Ну вот, значит, угадал, — удовлетворённо кивнул парикмахер и ухмыльнулся: — И знаешь почему? Выглядишь солидно.
— Это как?
— А так, держишься с достоинством, не то что всякая шелупонь.
— Да ладно тебе! — прыснул Такэо.
— Точно, точно. — Опасливо покосившись на стоящего со скрещёнными на груди руками Нихэя, парикмахер продолжил тихим, но уверенным голосом: — У меня чутьё. Я почти всегда угадываю категорию преступления.
— Категорию преступления?..
«Интересно, что за человек этот парикмахер, — подумал Такэо. — Не всякий станет употреблять такой специфический термин, как „категория преступления". На тыльной стороне правой руки татуировка — цветок сакуры. И этот шрам на щеке… Скорее всего, он из мафии. Небось, под началом у того мафиози, который был в медсанчасти. Вот только пальцы все на месте.
— Небось, вторая инстанция? — сказал юноша, подстригая волосы на затылке.
— От тебя ничего не утаишь. — Такэо изобразил восхищение.
— А знаешь, как я это определяю? По цвету кожи. — Парикмахер явно возгордился. — У тебя кожа мучнисто-белая. Значит, на солнышке редко бываешь. Дефицит солнечного света. Со временем этот дефицит накапливается и лицо приобретает тюремный оттенок.
— Вот оно, значит, как…
— Ну и сколько дали на первой инстанции?
Такэо снова ощутил устремлённые на него взгляды. И чётко ответил: