— А вы разве не социалист-революционер? А у меня отметка стоит, что вы политический узник и принадлежите к нашей партии.
— Так и есть. А удивляюсь я потому, что как-то странно получается: пока мы томились в застенках и гремели кандалами, другие уже верховодят. Разве это справедливо?
— Я не знаю, — девушка опустила глаза. — А вы давно в партии?
— Восемь лет…
— И с Марией Александровной Спиридоновой, верно, знакомы?
— Не без этого…так пару раз встречались.
— А вы не хотите выступить перед нашим активом? Я могла бы всё устроить.
— Простите, но для витийствований сейчас не лучшее время. Надо революцию защищать и не только в столице, но и в провинции. Потому и тороплюсь в Ставрополь, что на Кавказе.
— Хорошо, тогда пойдёмте вас покормят. Тут внутри вокзала всё уже приготовлено, не ресторан, конечно, но ничего. Суп с мясом, картофель, компот из сухофруктов…А потом вам надобно получить в кассе билет до места назначения. Назовёте свою фамилию кассиру. И вот, — она вынула из сумочки несколько банкнот, — возьмите, пожалуйста, это от меня лично. А как получите билет, вам выдадут ещё небольшую сумму на дорожное питание от нашего Комитета. Деньгами распоряжается вон тот товарищ. Видите? — И она указала на человека в боярке и пальто с собольим воротником.
— Нет-нет, я не возьму, — замотал он головой. — Ни в коем случае!
— Берите-берите. Вам они нужнее. Нас всех ждёт упорная борьба с наследием самодержавия. И такие товарищи, как вы поведут нас, неопытную молодёжь, за собой. — Она улыбнулась прекрасной, слегка стеснительной улыбкой и сунула деньги ему в карман.
«Господи-господи, прости мне все мои прегрешения, прости высокомерие и жадность, похоть и пьянство. Избавь меня от греха смертоубийства и воровства… А хочешь — забери у меня ещё десять лет жизни (я всё-таки, надеюсь, что после этого останется хоть год-два, правда?), но взамен подари любовь этой прекрасной нимфеи, этого чистого и неиспорченного создания, этого нежного цветка», — мысленно причитал он, дрожа, будто гимназист, впервые почувствовавший прикосновение обнажённого женского тела. Он впился глазами в черты юного лица и мысленно обнимал её плечи, руки, стан… Только Создатель остался глух к его молитве. Не обращая больше на него внимания, девушка развернулась и поспешила в сторону следующего, только что освободившегося, каторжанина с таким же блуждающим по перрону взглядом. «Ну что ж, раз Ты отверг меня, тогда я обращусь к Твоему заклятому врагу…И я уверен — Князь Тьмы услышит меня!».
Его рука сама опустилась в карман и, скомкав в нём только что подаренные ассигнации, выбросила их в грязную, пахнущую дёгтем лужу. «Ничего, обойдёмся», — прохрипел он сквозь зубы и, едва передвигая ноги, будто скованные полупудовыми кандалами, поплёлся к вокзальным дверям.
Глава 2. В застенке
Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к «социальной революции» — на самом деле это путь к анархии, к гибели….
Ставрополь, губернская тюрьма, 1918 год.
Вода собиралась на стенах большими серыми каплями, похожими на беременных пауков. Пробираясь между трещинами кирпичной кладки, она сбегала на грязный пол маленькими кривыми ручейками и образовывала лужу прямо посередине камеры. Июль выдался жаркий, и свежий воздух, попадавший через ржавую решётку, казался дыханием сатаны, призванным из Преисподней, чтобы задушить измученных, но ещё живых людей, обречённых на скорую и, если повезёт, не очень мучительную смерть.
— Почитай, два года прошло, как я сыскное отделение Каширину передал. В отставку вышел и думал, что все — про меня забудут. Промухал, конечно, место жительства в прошлом году не сменил… Знаете, ещё весной прошлого года некоторые горожане уже перестали со мной раскланиваться. «Революция! Свобода! Демократия!» А тут бывший полициант навстречу. Ну и, понятно, отворачивались, точно от прокажённого… Но усадьбу бросать не хотелось. Цветочки, клумбы, даже прудик с карасями и лавочка под яблоней. Не жизнь, а мечта…Да вот только вырвали эти голодранцы у меня из груди эту распрекрасную жизнь. И за что? Бьют за что? За то, что я охранял покой их жён и детей? Оберегал от воров и грабителей? В этом моя вина? Нет, но я-то ладно — старый и сентиментальный дуралей. А вы? Неужто не могли за границу уехать? — с трудом шевеля разбитыми в кровь губами, вопросил Поляничко, закашлялся и вновь стал отхаркиваться красной слизью в грязный носовой платок.