Зачерпнув еще, я услышала вокруг себя шепот. Не придав этому значения, я протянула стакан женщине, работавшей рядом — мне показалось, ей было тяжело.
Улыбнувшись, она собиралась было взять его… как вдруг Мусарат подняла голову от ягод и с ненавистью воскликнула:
— Не пей, это харам[4]!
Я вздрогнула и опрокинула стакан — женщина даже не успела взять его в руки. Мусарат тем временем обратилась ко всем сборщицам, которые прервали свое занятие, едва раздалось слово «харам».
— Слушайте меня все! Эта христианка осквернила колодец, отпив из нашего стакана и окунув его в воду несколько раз. Теперь вода нечистая! Из-за этой женщины мы больше не сможем пить из колодца!
То, что говорила старая ведьма Мусарат, было настолько несправедливо, что я решила все же высказаться в свою защиту и отстоять свою честь.
— Думаю, что Иисус не согласился бы с Мухаммедом в этом вопросе.
Мусарат вспыхнула.
— Как ты смеешь думать за Пророка, ты, грязное животное?
Еще три женщины стали кричать:
— Правильно! Ты всего лишь грязная христианка! Испортила нашу воду, а теперь еще и ставишь себя на место нашего Пророка! А знаешь ли ты, дрянь, что твой Иисус — бастард, у которого не было законного отца? Отец Мухаммеда, Абдулла, его признал. Ты хоть знаешь, кто это — Абдулла? А Иисус такой же нечистый, как и ты.
— Это неправда, — я была непреклонна. — Спросите у муллы в деревне.
Мусарат подошла ко мне с таким видом, будто собиралась ударить, и воскликнула:
— Отречься от своей грязной веры и обратиться в ислам — вот единственное, что ты можешь сделать, чтобы искупить свою вину.
Меня задело за живое. Мы, христиане, с детства приучены молчать и не возражать, ведь мы здесь в меньшинстве. Но я — человек упрямый, и в этот раз не смогла сдержаться, мне захотелось отстоять свою религию. Я не могла позволить, чтобы эти женщины так оскорбляли мою веру.
Набрав в легкие побольше воздуха и преисполнившись храбрости, я заговорила:
— И не подумаю. Я верую в Иисуса Христа, который принес себя в жертву на кресте во имя искупления человеческих грехов. А что сделал ваш пророк ради спасения человечества? Почему это я должна обратиться в другую веру, а не вы?
Тут уже все сборщицы, исходя ненавистью, принялись орать на меня:
— Как ты смеешь так говорить о нашем Пророке? Ты же никто, мерзкое создание, не заслуживающее права жить на этом свете! И твои дети не лучше! Ты дорого заплатишь за свои слова о Пророке Мухаммеде!
Я была ошеломлена таким отвращением и злобой, но все же ответила.
— Я же не сказала ничего плохого, просто задала вопрос…
Одна из них схватила мою корзину и пересыпала все ягоды в свою. Другая толкнула меня, а Мусарат презрительно плюнула мне прямо в лицо. Кто-то выставил передо мной ногу, и я упала. Женщины засмеялись.
— Шлюха! Грязная шлюха! Тебе конец!
Встретившись с их взглядами — полными ненависти, ярости — я нашла в себе силы подняться и со всех ног бросилась к дому. Даже убежав довольно далеко, я все еще слышала, как они поносили меня. Вбежав в синие ворота, я увидела Ашика, смазывавшего дверные петли. Я расплакалась, пытаясь перевести дух. Муж бросил склянку с маслом и подошел ко мне.
— Что случилось, Азия?
Всхлипывая, я рассказала ему обо всем: о колодце, сборщицах ягод, о воде, оскверненной тем, что я отпила из стакана, о ненависти, ругательствах и побоях. Ашик проводил меня в комнату, уложил на кровать, сел рядом и стал гладить по голове, приговаривая:
— Не переживай, все уже позади. Не обращай внимания. Уверен, они уже забыли об этой истории.
Но несмотря на успокаивающие слова Ашика, оскорбления, потоком пролившиеся на меня в поле, постоянно вертелись в голове, не давая покоя. Я никак не могла унять слезы.
Наконец, я заснула, чувствуя, как ладонь мужа касается моего лица.
3
Больше я не видела звезд
Проснулась я вся в поту.
Тело ломило, мне было холодно. Ночь еще не кончилась, но я никак не могла заснуть. Ашик и дети спали без задних ног. Я села на кровати, и воспоминания о сборе ягод снова вернулись ко мне. Ярость Мусарат, ненависть других женщин, ужасные ругательства, плевки, удары.
Раздалось пение муэдзина — значит, уже половина шестого утра. Мне нравилось слышать призыв к молитве пять раз в день: хотя я не хожу в мечеть, это помогало ориентироваться. Я знала, когда пора возвращаться домой и готовить еду или идти забирать детей из школы. В то утро мулла был в голосе, он пел чисто, мелодично. Хотя я католичка, и все же суры Корана умиротворяли меня. Мы с Ашиком иногда смеялись над тем, как мулла фальшивил или в пятницу в полдень, призывая на великую молитву, надрывался и задыхался в микрофон, стараясь изо всех сил. Не знаю, забавляло ли это мусульман, но мы с Ашиком точно так же смеялись бы и над католическим священником.