С 19 июня 2009 года я лишена самого важного в жизни — того, о чем мы не думаем, если не сидим в застенках.
Когда я зашла за Жозефиной, чтобы вместе с ней пойти собирать ягоды, у меня было легко на сердце. Мы взяли с собой по фляге воды, чтобы избежать проблем с колодцем. С того неприятного случая прошло четыре дня, и хотя я не часто выходила из дома, я не заметила, чтобы на меня как-то иначе стали смотреть или общаться со мной.
Подойдя к полю, я сразу узнала работавших там женщин и запаниковала.
— Жозефина! Смотри! Они там!
— Не переживай, веди себя естественно, не смотри на них, и все будет хорошо.
Я послушалась совета. Когда мы принялись за работу, Мусарат и остальные подняли головы, но сразу вернулись к сбору ягод, как будто не заметили нас.
— Вот видишь, — прошептала Жозефина, — раздула из мухи слона. Все хорошо.
Я почти наполнила корзину, как вдруг услышала крики возбужденной толпы.
Думая о том, что бы это могло быть, я выбралась из кустов и увидела вдали десятки людей, решительно направлявшихся в нашу сторону, размахивая руками.
Я переглянулась с Жозефиной, недоуменно пожав плечами. Она тоже не понимала, что происходит.
Потом я встретилась глазами с жестокой Мусарат. Она выглядела довольной, и при этом с отвращением смотрела на меня. Я вздрогнула, догадавшись, что она не успокоилась. Она жаждала мести. Тем временем толпа вышла на поле и принялась кричать, угрожать мне.
— Мы отведем тебя в деревню, грязная потаскуха! Ты оскорбила нашего Пророка и сдохнешь за это!
Все подхватили:
— Смерть, смерть христианке!
Я искала глазами Жозефину, но разъяренная толпа обступала меня все теснее.
Я уже почти лежала, когда двое мужчин схватили меня за руки, чтобы увести силой.
— Но я ничего не сделала, пустите меня, прошу вас! Я не сделала ничего плохого! — жалобно всхлипывала я.
Меня ударили по лицу. Нос заболел, из него потекла кровь. Я была почти оглушена. Меня тащили, как упрямого осла, а я могла лишь идти, спотыкаясь, и умолять о том, чтобы это прекратилось.
Толпа, казалось, наслаждалась моим слабым сопротивлением. Они осыпали меня ударами по ногам, спине, голове.
Я думала, что когда мы придем в деревню, это мучение прекратится. Но толпа становилась все больше и агрессивнее. Все чаще слышались призывы к убийству.
— Она оскорбила Пророка, за это ей надо вырвать глаза! — исступленно вопила женщина, которую мне даже не было видно.
— Ее надо протащить по всей деревне с веревкой на шее, как грязное животное! — вторила ей другая.
Толпа втолкнула меня в дом деревенского старосты — я узнала его, только там был сад с травой. Меня прижали к земле. Имам заговорил:
— Мне рассказали, что ты оскорбила Пророка. Ты знаешь, что грозит тем, кто нападает на святого Пророка Мухаммеда: только обращение в ислам или смерть может искупить этот грех.
— Умоляю вас! Я ничего не сделала, ничего плохого!
Мужчина с длинной ухоженной бородой обратился тогда к Мусарат и трем женщинам, которые были с ней в день сбора ягод.
— Отзывалась ли она плохо о мусульманах и Пророке Мухаммеде?
— Да, она бранилась, — ответила Мусарат.
— Это правда, она оскорбляла нашу веру, — поддержали ее остальные.
— Если ты не желаешь смерти, то должна обратиться в ислам, — добавил молодой мулла. — Ты согласна искупить свою вину, став доброй мусульманкой?
Я ответила сквозь стоны:
— Нет, я не хочу переходить в другую веру. Но прошу вас, послушайте. Я не делала ничего из того, о чем говорят эти женщины, я не оскорбляла вашу религию. Сжальтесь надо мной.
Сложив руки, я протянула их к нему. Но он был непреклонен.
— Ты лжешь! Все свидетельствуют о том, что ты совершила богохульство, и этих доказательств достаточно. Христиане должны подчиняться законам Пакистана, которые запрещают неуважительно отзываться о Пророке. Так как ты отказываешься обратиться в ислам, а Пророк не может сам защитить себя, мы отомстим за него.
Он отвернулся, и разгневанная толпа ополчилась на меня: посыпались удары палками, плевки… я думала, что умру. Потом меня снова спросили:
— Хочешь ли ты обратиться в веру, достойную этого именования?
— Нет, я христианка, но прошу вас…
Они с тем же пылом принялись снова избивать меня.