Я ДОЛЖЕН был произнести эти жестокие слова.
Она резко вздрогнула, будто её хлестнули кнутом по телу.
— Не осуждай меня... И не обвиняй... Я всё понимаю и я... ничего не могу понять! Я не могу принять эту жестокость... хотя и знаю, понимаю, что именно ДЛЯ ЭТОГО Локос затевал весь этот смертоубийственный кошмар... Я просто схожу с ума... Но у меня не укладывается в голове, как ты мог одобрить это зверство, как ты мог... Зная, что твоя любимая — их соплеменница! Я-то... хотя бы не знала, что среди будущих гладиаторов-землян окажется мой единственный, которого мне суждено было отыскать... в ином мире.
Не знаю, сколько времени кануло в прошлое, пока в давящей тишине опять не зазвучал её голос.
— ...Возвращаюсь я более скупым... более честолюбивым... падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным... и всё потому, что я побыл среди людей... — медленно продекламировала она.
Голос Амрины вернул меня к действительности. Слова помимо воли врезались в память, но я покуда не придал им значения, Меня поразила интонация. Если бы голос мог быть чем-то материальным — я бы сказал, что он растрескался на фрагменты. Это надтреснутое «звучание» не было собственно голосом. Это звучали обрывки текста, висевшие и воздухе...
— Что это?
— Не что, а кто... Это Сенека-младший... А если исчерпывающе полно, то древнеримский философ Сенека Луций Анней... из вашей, земной истории.
— А ты что, удосужилась изучать нашу историю?
Не знаю, чего было больше в моём вопросе — досады на собственное невежество или искреннего удивления уровнем её осведомлённости. И тем не менее, мой вопрос прозвучал крайне неприветливо.
Её лицо дрогнуло. Глаза сузились, увлажнились. Она ничком повалилась на постель, уткнулась в подушку. И беззвучно зарыдала. ЖЕНЩИНА... Я гладил содрогающееся тело, бесконечно повторял имя, любимое имя, но так и не смог успокоить свою ненаглядную. Поэтому с облегчением вздохнул, когда по ровному дыханию Амрины определил — обессиленный организм сделал последнюю ставку на сон. Я укрыл её одеялом и лёг рядом. Долго лежал, уставясь в потолок, пока он не стал тёмным, а потом вообще исчез, слившись с моим почерневшим сознанием.
Она не проснулась, а просто открыла глаза. Видимо, давно уже не спала. В комнате царил полумрак, за окном висела тёмно-серая дымка.
Амрина приподнялась, посмотрела на спящего рядом Алексея. Вслушалась в его ровное с лёгким присвистом дыхание. Потом села в постели, поджав под себя ноги. Потянулась к пилочке у изголовья и взяла самодельный подсвечник, вырезанный из кости. Небольшая манипуляция с нагрудным терминалом «Спираль», и из него вырвался короткий тонкий луч-отросток, напоминающий светящийся щуп, коснулся фитиля оплывшей свечи. Крохотный огонёк затрепетал на кончике нити. Быстро вырос в язычок, принялся слой за слоем слизывать окружающую темноту.
Комната наполнилась плавающим робким, но уютным светом. Амрина, держа свечу между собой и Алексеем, замерла. Её взгляд остановился на лице любимого мужчины, по которому пробегали малозаметные тени от трепетавшего свечного пламени. Казалось, лицо подрагивало, откликалось живой реакцией на что-то происходящее сейчас там, внутри — во сне...
Губы Амрины ожили. Разомкнулись, выпуская еле слышимые слова:
время влюблённых и сов...
мир на пару часов...
отдан двоим...
ничей...
пальчики бились твои...
язычками свечей...
Она шептала слова напористо, как заклинание. И язычок 'огня помогал ей, действительно бился, олицетворяя её запретную, преступную любовь к этому человеку. Бесконечно родному и одновременно — бесконечно чужому... К этому непонятному, сильному, храброму, великодушному и одновременно — г жестокому, звероподобному существу. Ей казалось: всё тёмное, низменное и первобытное, что помимо его воли обитало в Алексее, сейчас, пользуясь случаем, как, впрочем, и в любую ночь, — висело в воздухе, окутывало собой. И может быть, не было никакого ночного сумрака — только эти тёмные чувства и эмоции, развеять которые ей оказалось не под силу.
Губы помимо воли продолжали шевелиться:
оставляли проталинки...
в ледниковом периоде жизни...
и на коже...
писали по телу, мой маленький...
о боже...
Её лицо болезненно исказилось. Появились кристаллики, отблёскивающие разноцветным, шевелящиеся... Поползли вниз от уголков глаз.
— Как же ты мог так... Как же ты...
Она прикусила нижнюю губу. Прикрыла глаза ладошкой. И долго мяла податливое лицо. Расплавленный воск наклонённой свечи торопливо капал на постель...
Ей показалось — минула вечность. Пока высохли слёзы. Пока пальцы освободили притихшие глаза. В комнате заметно посветлело. Женщина решительно задула свечу, поставила подсвечник на полочку. Осторожно встала с топчана, выглянула в окно и, вернувшись, опять присела на краешек у изголовья. Теперь она пристально изучала взглядом лицо своего мужчины. Впитывала, навсегда запоминая черты. При этом её собственное лицо подрагивало и напрягалось, словно она мучительно что-то вспоминала или же о чём-то размышляла. Даже более того — старалась запомнить или же записать на неведомом носителе информации все свои мысли О НЁМ. Или ДЛЯ него?..
Наконец её лицо расслабилось и начало неотвратимо превращаться в бесстрастную маску. Лицо отмирало по кусочкам. Каменело. Блёклые глаза. Застывшие тёмной полоской губы. Рельефные скулы. Рытвины под глазами. Холмик подбородка... Каждая черта сообщала, кричала о том, что она приняла окончательное решение, забравшее остаток жизненных сил.
Рассвет уже заглядывал в окно, разбавлял полутьму светло-серым свечением. Приметив это, женщина заспешила. Скинула с себя грязно-зелёный «ломанный» комбинезон. На краткое время блеснула обнажённым телом, цвету кожи которого мог позавидовать самый чистокровный «белый» землянин. И тут же принялась торопливо натягивать на себя чёрную униформу. Одну из тех, что сняли с пленных локосиан перед кровавой бойней. Большую часть обмундирования свалили в кучу на складе, несколько же комплектов Алексей взял себе Для неведомых целей.
Подогнав по телу комбинезон, Амрина водрузила на голову чёрный шлем, закрепила его забрало в открытом положении. Далее — в другом углу выбрала заплечный блок и закрепила этот «ранец» на спине. Взяла в руки излучатель. Всё!
Она неслышно проследовала к двери, У выхода замерла, бросила долгий прощальный взгляд на своего спящего любимого. На своего Избранника, единственного, ненаглядного и такого...
ЧУЖЕРОДНОГО.
Вздрогнула, будто очнувшись от краткого сна. И прошептала тихонько, на самой грани слышимости:
— Ты ещё узнаешь, мой Воин, что... я многому у тебя научилась... Вот только — обрадуешься ли... Если огорчишься — прости. Но я должна была это сделать... научиться. Я выполнила задание. Урок окончен.
Затем выскользнула прочь. В предрассветное царство серого света.
Снилось мне что-то хорошее, расплывчатое и необъяснимое. Я так и проснулся — с улыбкой. В дремотном блаженстве шарил взглядом по кровати в поисках Амрины и... не обнаружил её рядом. Улыбка мгновенно застыла. В комнате моей принцессы также не было. Я остался один.
Внутри меня явственно зашевелилось что-то нехорошее, прогорклое. Словно кишки превратились в змей и принялись искать выход из неволи.
Я вскочил с топчана. Обнаружил на полу валяющийся грязно-зелёный комбинезон. ЕЁ комбинезон! Тот, что я лично выбирал недавно для Амрины. Мой взгляд остановился на распахнутой двери комнаты. Я уже было направился к выходу, но вдруг...
Испуганно вздрогнул.
В моей голове, в пустоте комнаты, в небе над лагерем, в бездне космоса — везде и сразу! — зазвучал ГОЛОС. Её голос!
«...Ты смертельно устал... Ты спишь... Я смотрю на твоё лицо, мой любимый... Смотрю... Как вчера, и как несколько дней назад... Я часто делала это, дождавшись, пока ты крепко уснёшь. Фиксируя и бережно охраняя это состояние покоя...
Баю-баюшки-баю... по-моему, именно так поют на твоей родине... Спи, мой Воин... Спи, любимый... Я знаю — ты меньше всего виновен в случившемся. Ты такой, какой есть, и в этом твоя главная правда и сила... Как я могу укорять тебя в бессмысленной жестокости?.. Тем более, что ты-то вкладываешь в неё совершенно иной смысл... свой. Земной. Неподвластный до конца моему разуму, но... СМЫСЛ... Может так статься, что действия нашей цивилизации по отношению к вам — намного большая жестокость, чем все ваши массовые убийства ВО ИМЯ... Ведь как ни крути — любая война была, есть и будет всего лишь длинной вереницей жестоких преступлений... И как бы успешно вожди и лидеры воюющих сторон не вбивали в головы своих соплеменников дурман прощения во имя... убийство во славу Отечества всё-таки не геройство, а УБИЙСТВО...