Тем не менее произошедшие события не оставляли мне шансов не думать об этом всерьез. Мое воспаленное воображение тысячу раз рисовало меня мертвым, в петле, с искореженным от предсмертной судороги лицом, бледным, лежащим на полу в луже крови со вскрытыми венами. Воображал всю эту поганую суету вокруг моего тела, похороны, слезы мамы, что было очень больно представлять даже в мыслях.
Я думал об этом очень серьезно, отдавая себе отчет, что это уже не шутки. Какой смысл мучиться всю жизнь? Какой смысл обрекать себя на бесконечные мытарства?! Жить в никуда! Низачем! Без надежды, без цели, без неба, без семьи! Но главное — бессмысленно страдать и не иметь возможности все это вернуть назад!.. Казалось тогда, что потерян смысл! А без смысла, бесцельно жить не хотелось.
Но я располагал еще временем. И это убаюкивало мою «самурайскую решимость».
После того как осмотрелся в тумане, постучал в стену. Я знал, что здесь должен был находиться еще один пожизненник — Лёха Тигра. Тигру осудили несколькими месяцами ранее. Мы виделись с ним в суде. Мой подельник, Денис Комиссар, сидел с ним в одной камере какое-то время. Приговорили его к ПЛС за убийство нескольких таксистов и завладение их имуществом — машиной, деньгами и т. д. При задержании отстреливался от гаишников — неудачно. Когда понял, что «попал», то хотел застрелиться, но в последний момент сотрудник ДПС выбил ногой обрез, который уже торчал у его подбородка.
Он сразу отозвался.
— Тигра! — крикнул я через весь коридор, как делают во всех карцерах Красного корпуса.
— Ой, кого завели!
— Здорóво, это Миша Лыжник.
— А-а-а, узнал. Привет! Ты с суда, что ли?
— Да.
— Чё, ПЖ?
— Да, — говорю, — теперь нас двое.
— Бедово! Как сам-то?
— Нормально! Ты как? — спросил я.
— Да пойдет. Я здесь уже четыре месяца.
— Я знаю. А чё, — говорю, — к тебе так же относятся, как ко мне сейчас?
— Да не, Миха, это поначалу так, а потом нормально.
— Ясно, — говорю.
И мы начали общаться, перекрикивая и дублируя свои слова в свойственной тюрьме манере. Мы начали общаться, узнавая друг у друга новости, детали, нюансы о предстоящей нашей жизни. Вещи, которые для нас имели значение. Теперь мы разговаривали не так, как несколько месяцев назад, в суде. Теперь мы общались как два человека, объединенные одной страшной участью, одной бедой на двоих. А это, как известно, сближает даже абсолютно незнакомых людей.
Из немногих рваных разговоров — на улице и в коридоре — я узнал, что Тигру тоже коснулось то мерзкое, леденящее душу чувство бессмысленности грядущих дней. Страшно коснулось! Его, как и меня, как и любого живого человека, ужасно пугала перспектива вечного содержания в невыносимых, нечеловеческих условиях! Претерпевать на себе всю жизнь физические и нравственные муки. Мучиться, терпеть, страдать… Где-то там, в неизвестном географическом далёке и темноте будущих дней, вдали от привычной свободной жизни, кроется самый страшный страх цивилизованного человека! Аббревиатура этого страха — «ПЛС». Тигра не выдержал тяжести этих букв. Жизнь осталась позади. Перспектива пугала. Надежда истлела под слоем пепла сгоревшего костра… Что еще оставалось делать? Он был один, брошен всеми, каждым, кроме мамы. Помещен в тот же убогий, мрачный чулан, в котором был я. А там нету места светлым мыслям. Мрак снаружи порождал мрак внутренний.
Не просидев и нескольких дней, он разбил окно (за которым был слой кирпичной кладки) и осколком стекла перерезал себе вены на плече и на руках.
Его нашли по утренней баланде, без сознания, бледного, как известка, в луже собственной крови. Откачали. Привели в чувство. Дали постельный режим, пару шоколадок за государственный счет. Зашили раны позорной беспомощности. Но душевные раны оставили нетронутыми. Потом дали ему пятнадцать суток карцера за членовредительство, особо не разбираясь в причинах его неудачного суицида. (Наверное, такой цинизм возможен только в российских тюрьмах.)