На перекрестке по дороге домой мне повстречались двое моих ребят, рисующих на стене свастику. На вид — чистые упыри с глазами ненавидящими свет. Дети вонючих подворотен, которым приснилось Неведомое…
— Обреченный призрак, ты можешь подчинить себе волю всех, кто энергетически силен, кто обладает потенцией… Мужчин, жаждущих силы и подвигов, женщин, жаждущих наваждений и красоты, дух волнующего разреженного воздуха и опасностей. Знают они то или нет, но им нужен ты. Даже скучающим декадентам, если они грезят о чем-то красивом до боли, о чем-то выбрасывающим адреналин в их пресную кровь, им нужен ты. Чтобы играть на скрипке с волшебством быстрых пальцев, чтобы одним взглядом усмирять бешеного льва, чтобы всегда получать то, чего хочешь. И глупые дети, которые хотят дешевой газировки — на самом деле хотят тебя. Твоя сила есть сила разрушения равновесия, твои — те, кто не хочет быть как все. Твой враг питается иной сутью. Знаки ее — спокойствие на море, грозовые облака, расстрелянные антидождевой солью, взорванные падающие башни, развязанные глаза. Как глупо, ведь с завязанными можно лучше видеть! Он имеет свои святыни, но они всегда — на поверхности, на равнине. А твои святыни потеряны в горах. Его сила — жизнь, всякая тварь — его в той мере, в которой довольна жизнью. Твоя сила — смерть, всякая тварь — твоя в той мере, в которой тянется к смерти. Твое рабство добровольно, ты покупаешь душу, он же владеет ей без спроса. Но продать душу могут лишь те, кто исполнен, стало быть, Дьявол обращается только к достойным. Хранитель святынь прервался на мгновение и тогда я спросил:
— Но почему он — это он, а я — это я?
— Ты прав, говоря об этом, — отвечал он, — это не просто и не случайно. Но ответ ведом только свидетелям, присутствовавшим при возникновении этого мира. Впрочем, ответ этот никак не меняет твоей судьбы, стало быть, нужен он тебе?
— Нет, наверное, — пробормотал я. Дождевые капли на окне упали на мое отражение и оно задрожало, как живое. Я продолжал записывать заклинания гусиным пером, изредка посматривая на старого мага, притаившегося в углу. Его молчание стоило его слов, оно наполняло мир вокруг силой и бесстрашием, спокойным, как недвижимое пламя. Я лечил свою панически взрывную натуру неврастеника, просто сажая его рядом и время от времени обсуждая (так просто, от скуки) загадки бытия.
— …Вчера ты прошел грань невозвращения, — сказал старик, — не спрашивай меня, откуда я это знаю. Теперь пути назад нет (впрочем, был ли он раньше?) Ты хочешь испробовать свои силы сейчас? Я согласно кивнул ему.
— Знай только, что начав волшебство, ты откроешь ему свое местонахождение, и он сможет обнаружить тебя. Готов ли ты к войне?
— Он сам отпустил меня.
— Я не верю в его искренность.
— Я — верю.
— Дерзай, Обреченный призрак. Нам не бояться и подавно. Я подошел к открытому окну и посмотрел на звезды. Недвижимое небо дрогнуло, отвело взор от моего, словно запросило пощады.
— Сдвинуть звезду? — воскликнул маг у меня за плечом. Я нервно усмехнулся. Обрушить мир… что может быть проще. А ведь я это могу. Наверное, могу. Так, помнится, и Джордж говорил. А старик замер, готовый к любой моей воле. Я нахмурился.
— Нет, я не хочу. Что дальше? Мой мир? Но я хочу победить его в этом. Я протянул руки к сырому камину, и он загорелся. Мне хотелось красного вина, много, еще курить и Кэт. Все это, как ни странно, у меня было — где-то в соседней комнате. Я подумал — забавно, где сейчас Джордж, ведь все это время я не знал, только чувствовал. И тогда я услышал глухие одинокие шаги, далеко, словно в моем сердце. Кто-то приближался ко мне с подветреной стороны…
10. ДВЕСТИ ПЯТНАДЦАТЬ КРАСНЫХ ВОЗДУШНЫХ ШАРИКОВ
На перроне было мокро. Катя и ее поднадоевший бойфренд расстаяли где-то впереди, оставив мне холод и запах слез. Все-таки я сбил его с неба, и это радовало хотя бы отчасти мой замерзающий разум. А вот замерзающей душе моей было абсолютно все равно. Я выпил водки на вокзальном буфете, чего никогда раньше не делал, и пошел гулять, намереваясь наверное зайти к знакомым. Ну конечно, Алина; Андрей Каришецкий; Кирилл и его юная леди, — кто у меня еще есть в Москве? И ведь помнил, как ехать, удивительно, — давно здесь не был, а все словно вчера. Словно вчера я затаскивал Алинку в подъезд, чтобы поцеловать на прощание, blondie girl please be my only friend — до поезда где-то мгновение, а Питер уже волнует сердце, там кто-то ждет меня, не помню, кто; словно вчера играл с Андреем и его музыкантами концерт на Бронной; словно вчера едва не потерял сознание в бесконечном метро, утомленный. А ветер здесь совсем не такой, как в Питере, и небо, кажется, еще выше… Я остановился напротив витрин, внимательно разглядывая свое отражение. Нарциссизм у меня — невротическая реакция на долгий стресс, такой вот я необычный. Впрочем, я остался доволен увиденным и даже понимал сентенции Даэмона — я наверное и вправду ему только приснился. Еще лужи меня печалят. Мало куда можно пройти в Москве так, чтобы не запачкаться. Давно не замечал за собою издевательского экстремизма, подумал я, ступая прямо в одну из них — большую и грязную, но обходить ее — еще менее красиво. Но если придти к Алине вот так — то это несколько более подходит по ситуации, а она неприятная для меня (ситуация), ведь я ее, кажется, любил… или даже люблю? Не знаю, но напоминание о ней сильно меня беспокоило, даже сейчас, когда прошло столько времени. С другой стороны, конечно, эти места — они слишком памятны, чтобы молчать. И осень опять такая же нервная и холодная, как бред тушканчика. Чего ты все маешься по нелюбимым городам и чужим… Окончательно теряя себя в гриме Пьеро, растворяясь в выцветшем небе и остывшей фанте, превращаясь в персонаж чужых неприветливых снов (а я устал сниться незнакомым псам). Черт, да ведь это Даэмон испортил мне настроение! (Я что есть силы ударил по какой-то банке, она так и полетела по миру, жизнерадостно звеня об асфальт). Этот шут балаганный поверил, что он дьявол и предается оккультным фокусам. Знал бы ты, Даэмон, насколько мне все равно, бог я или жестяной бантик на протухшем апельсине… и с какой легкостью я готов дернуть бритвой по этой нежной девочке, доверчиво подходящей ко мне все ближе — по моей судьбе, настолько мне все безразлично, поверь мне — если конечно можешь.