— Я уже отвечаю за них? — спросил я тихо.
— С момента сошествия на перрон в Москве. Моей же волею моя любовь — в аду. Но я не отменю свою волю. Тот, кто послал меня сюда (я сам…) ждал от меня не соплей и малодушия. Ты умеешь летать и доставать из кармана фантики, смущать юные головы, грезящие подвигами. Валяй. Я твоими чудесами не занимаюсь, я умею одно, зато отменно. Я умею проклинать, а ты… нарушай законы, сколько угодно, но не забывай — это мои законы. Я их установил, не для того, чтобы отменить. Я отсутствовал в этом мире несколько тысяч лет. И не для того, чтобы вернуться сюда показывать фокусы. И не для того, чтобы объединяться с тобой, удачливый донжуан. Вот, Даэмон. Теперь я действительно ухожу. Он встал со стула с резными львами и снова прошелся по комнате.
— Монсеньер, — спросил я тогда, — что с нами будет?
— Не знаю и знать не хочу. …Хочешь подарок на память, Даэмон? Держи… И бросил мне свою белую перчатку.
— Она навек будет у моего сердца…
— Вот иногда послушаешь тебя, и так противно становится. А все потому, что злоупотребляешь то шутовством, то пафосом ненужным. Ты же должен это чувствовать.
— Ты действительно не знаешь, что я чувствую.
— И слава Богу! Он задумался на мгновение.
— На самом деле я могу читать мысли, но великая власть состоит в способности ей не пользоваться. Ты сам подумаешь еще об этом, когда взвоешь от своей магии. Я могу читать твои мысли, но не желаю. Ты понял?
— Мне плохо здесь. Не оставляй меня. На минуту он сел совсем рядом, напротив, и посмотрел на меня с сожалением и болью, казалось.
— Я сам не знаю куда теперь иду, — сказал он неожиданно мрачно. — Если я уже ввязал тебя в эту игру, то тем более не стану ввязывать в новую. Мой совет, Даэмон: просто забудь. Может, еще не поздно.
— Но ведь мы с тобой на самом деле…
— Ну и что? Джордж подошел к светлому окну.
— Чудеса, подумаешь… У меня отнята любовь, и я не плачу. Никто меня не любит… А чудесам место… в цирке.
— Я люблю тебя, монсеньер… Он обернулся:
— Не валяй голубого дурака…
— Ты меня не так понял, монсеньер!
— Я тебя вообще не желаю понимать… Ни-как. Привет мрачным романтикам, — он слегка поклонился старику хранителю, все еще ползающему по полу. Потом встал в оконный проем, из которого бил свет, и расстаял. И расстаял.
Я сидел за столом молча уже с полчаса. Старик пришел в себя сразу с исчезновением Моего Лорда, смотрел на меня с сожалением и тоже молчал.
— Я понимаю, ты хочешь отречься. Подожди хотя бы день, не решай сразу, прошу тебя.
— Оставь меня. Одна лишь загадка — почему все так нелепо получилось? Или он продолжал играть все еще, он ведь не отрекся ни словом, только тумана напустил… Возможно ли, что это совращение в лучших традициях Люцифера? Или он действительно все бросил? Я решил не отрекаться и ждать. Ждать непонятно чего.
— Объясни мне, что произошло. Старик задернул шторы, без света ему было лучше.
— Он закрыл аватару, ушел из мира. Он может это, ты — еще нет.
— Наши действия?
— Он остался тем, кем был. Тираном. Он прекрасен, спору нет. Я тоже терял дух в его присутствии. Но сейчас его нет здесь, и мы можем рассуждать здраво. Во-первых, власть его не абсолютна. Во-вторых, мы не выбираем себе судьбу. Если ты рожден червем, тебе не летать. Если ты рожден зайцем, должен есть капусту. Но ты рожден Черным Властелином, хочешь ты этого или не хочешь, все равно.
— Что же мне делать?
— Оправдать свое предназначение. Будь тем, кем рожден.
Мой Лорд сказал: власть — в способности не пользоваться ею. Он смог, я — нет. Я не мог уже отвлечься от того, что читаю чужие мысли. Я не вызывал этот дар, он просто владел мной. Я видел мир иначе, и как ни старался, не мог даже представить его таким, каким видел раньше. Я мог летать, но не мог не летать. Я пытался разбиться… только пытался. Теперь я оказывался богом из той легенды, смешным и нелепым. И даже любовь здесь была не при чем. Он посмеялся над моими удачами с земной красотой (Кэтти…), но в его глазах была красота неземная. Он и сам такой… Да, ему ничего не нужно. Любовь показалась мне ненужным развлечением теперь, а хотелось красоты жеста. Вот так уйти, например. Во имя неясного всплеска в небе от твоего падения. Я думал только о нем. Он назначил дом мой там, и стало быть, смерть вернет меня туда. Но смерть бежала меня, как тень, если обернуться. Моя смерть — только в победе, взломе неба. Я не могу отказаться, ибо так останусь здесь навсегда. Я должен поднять их (я взглянул в окно на своих сорванцов) и погубить их, дабы погибнуть самому, стать Сожженной Звездой. С его именем на губах. Вот она, ирония Дьявола. Он хочет смерти, чтобы магнит перестал отталкивать его инородное тело. А они… они ведь и так обречены, он сам сказал. Жестоко. Но у меня нет сил делать не так. Мой Лорд, ты слышишь меня? Я пойду на эту жертву, чтобы увидеть тебя еще раз, даже если ты просто проклянешь меня и сбросишь к ним вниз.