— Какой ты красивый… Может, ты на самом деле…
— Вот же гад, — мне расхотелось спать, — ты ведь врал мне, что веришь.
— Но я не говорил, что не сомневаюсь. Спи, монсеньер. Завтра тебе победить меня. Игра кончается, я ухожу.
— Зачем?! — я вскочил на постели, — что еще за чушь ты мелешь?
— Я расплавлен огнем твоей бессмертной красы, — сказал Даэмон, — и рассыплюсь песком у твоих ног, харе Кришна, только слезами твоих рек, каплею дождя на твоем лице…
— Что за чушь ты мелешь? — я швырнул в него чем-то попавшимся под руку. Даэмон засмеялся:
— Нет, торжествуй, во мне еще слишком много сил, чтобы противиться тебе. Все это правда… но правда и другое. Рука его запылала, как свеча и он посмотрел на себя в ярко освещенное зеркало:
— Это я, лунный Даэ, призрак шепчущих роз, дождь черных цветов, опадающих на землю, и мне приносят в жертву свою кровь молодые девицы. Я Лючаферул Всеславный, и я — их красота, я — в их любви, они — мои лики и тело. А ты упадешь, если и летал когда-то. А ты один, я же — во многих, как в зеркалах, где вижу свой бессмертный образ… Рука его вошла прямо в стекло и то осветилось кровью. Огонь погас.
— Как тебе удалось зажечь руку? — воскликнул я, впервые в жизни не веря ни во что.
— Я владыка огня… безымянное пламя без жара и боли, томный бред умирающего от любви, я есть САТАНА!
Естественно, этими эксцессами он разбудил Кэтти, которая быстро поцеловала его, заставив замолчать. Впрочем, он уже все сказал. Чувства мои были подобны осколкам, разбросанным по полу. И вдобавок он посадил Кэтти перед собой и заявил ей:
— Раз, два, я люблю тебя! Я заметил вслух, что вид целующихся отвратителен, и с тем заснул… а впрочем, нет. На границе сна я слышал, что он хотел от нее получить и получал это. Я уверен, это была демонстрация специально для меня. Тяжело быть запертым в комнате с любимой, которая услаждает твоего врага, да еще так непристойно и долго. Однако он этого и хотел, он хотел моей любви к ней, любви поверженного. Он хотел разменять Кэт на всю мою власть. Эти звуки… они стали мне вдруг совершенно безразличны. Я знаю одно, я понял внезапно, это так просто:
— Если он — сатана, то я действительно Бог!
7. ДАЭМОН РАССКАЗЫВАЕТ СКАЗКИ
— Скоро Москва!.. Я взглянул в окно, проснувшись с тяжелой головой. Где я, ой? Вспомнил. Джордж спал напротив, весь из себя гордый, даже во сне. По-моему, его окончательно достали события ночи и он улетел в мир грез. Он не слышал даже, как я расплачивался с проводником за разбитое стекло, а когда тот увидел опаленные пятна на стене, то чуть было не лопнул от своей чухонской спеси и изумления перед лицом антинаучного феномена. Я заплатил ему, едва не послав к черту, но вовремя образумился. Из коридора донеслось отвратительное воркование, что-то о том, что подъезжаем.
— Возлюбленный мой монсеньер, — громко сказал я, — проснитесь, мы с Кэтти давно ждем вас. Джордж поднял голову. Он посмотрел на Катю печальными глазами.
— Мадемуазель, принеси мне чего-нибудь такого поесть, — столь же печально сказал он. Я протянул ему таллинскую булку.
— Какая гадость, — сказал он, но булку съел. И тут же начал давать советы:
— Катя, тебе в коротких юбках лучше ходить, чем в такой хламиде. А ты со вчерашнего дня небритый остался. Грех и вообще стыдно, Даэмон. Кэтти вышла первая, и тогда Джордж обратился ко мне:
— Скажи, ты ведь хочешь, чтобы все прекратилось? Я показал ему на опаленную стену и покачал головой.
— Ты глуп, — возразил Джордж, — пусть это и малая тысячная доля твоих возможностей, но ты не можешь себе даже представить мои.
— Я их не видел, — отрезал я, упаковывая платья Кэт, — монсеньер, ты звезда в моей ночи. Но не жди от меня пощады. Я ненавижу тебя так же безумно, как и люблю.
— Я хочу оставить вас с ней, — сказал он.
— Ты уходишь?
— Мне не пристало быть с тобой рядом. Когда с тобой свет, тебе светло. Оставайся же во тьме, раз избрал ее сам. И будь проклят всякий, кто пойдет за тобой, тебе же мое наказание — спасение и вечный рай. Тебе не быть с теми, кто тебя любит, и в наказание я нарекаю тебя своим любимым сыном.
— Остановись! — буквально визг вырвался из меня, а он смотрел свысока, и после поцеловал.
— Ты выбрал бой, — продолжил он, — те, кто за тобой, отныне не в твоей власти. И они погибнут. До свидания. Это игра, твердил себе я, это только игра. Но когда я вышел на перрон и увидел Кэтти, такую прелестную, сердце мое сжалось от боли. «Не хочу» — хотело вырваться из меня, но замерло в горле кашлем безнадежного больного, и слезы выступили на глазах. Теперь навсегда.