— Нисколько, — поддержал я его.
Моя профессия (профессия Л.У.Смита) тоже его не заинтересовала. Перевозки? Скучно. Перевозки это не путешествия. Он когда-то много путешествовал. Он и теперь готов мотаться по свету, но деньги… Кажется, их здорово недоставало Пану. Когда-то он прогуливался и по Лексингтон-авеню, и по Берри-бульвару, когда-то он не путал кабаков с Эймори-стрит с кабаками Коул-факс-авеню, но все это в прошлом.
“Господи, господи, господи, господи…”
Голос Джека звучал все глуше, я загонял свои воспоминания в самый дальний подвал подсознания; голос Пана помогал мне.
“Сделай мне больно…”
Я мучительно вытравливал из себя прошлое.
Никто мною не интересовался, никто мне не звонил — Пана это не удивляло. Он, наверное, привык к одиночкам — кто еще полезет в такую глушь? Днем пляж, сидение на ветру — бесцельное, исцеляющее; вечером бдение в баре — разве не этого я хотел? Разве я и Джек не жили всегда по своим законам?
Пан, кажется, руководствовался тем же.
Небритый, хмурый, склонный к выпивке, иногда он вдруг оставлял меня и отправлялся в городишко, похожий, по его словам, на одно большое отделение полиции нравов. Обратно он возвращался с продуктами, с местными новостями и связкой газет. Самое удивительное, он подолгу копался в этих газетах.
— Видели наши дороги? — спрашивал он, наполняя джином стаканчики. — Ветер, скалы, справа обрыв. Когда я проезжал тут впервые, — сказал он, чуть ли не хвастливо, — я даже подбадривать себя не мог. Глоток джина, он у меня в глотке застревал. Сам не знаю, чего так пугался.
— А теперь? Пан ухмыльнулся:
— Теперь я себя подбадриваю.
3
Белые облака…
Они громоздились на горизонте, их несло к побережью, они вдруг таяли и вдруг возникали, вспухали над колеблющейся водой; меня убаюкивала их нескончаемость, их доисторическая белизна, ведь такими они были в эпоху ревущих вулканов, в эпоху голой земли, еще не тронутые плесенью вездесущей жизни; такими они проплывали над раскачивающимся “Мэйфлауэром”, над ордами Аттилы, над аттическими городами; такими они были в безднах времен, над хищниками, рвущими тела жертв в душной тьме джунглей.
Мне ли не знать?
“Господи, господи, господи, господи…”
Я, кажется, приходил в себя. Путаница в голове пока что не упростилась, но жалобы Пана я уже понимал.
— Я из тех, кто никто да не будет богатым, — жаловался Пан. — Того, что у меня есть, хватит на старость, но на большее рассчитывать нечего.
— Выглядите вы крепко.
Я не утешал его. Мне было наплевать, как он выглядит, но для своего возраста он действительно выглядел неплохо.
Пан скептически поджимал тонкие губы:
— Может, я и не выгляжу стариком, но в Индии мне уже не побывать. Будь у меня деньги, я бы вновь съездил в Индию.
— Почему именно туда?
— Не в Антарктиду же, — его голубые глазки посверкивали. Он был доволен, что я его слушаю. — Я там не бывал. Но я плавал на Оркнеи.
— Что-то вроде кругосветного путешествия?
— Не совсем. Сам не пойму, что меня гоняло по свету. Но если мне нравилось место, я пытался его обжить. Я не квакер и не болтун, у меня свой взгляд на мир.
Я кивал.
Мне было все равно, о чем он говорит. Меня устраивал фон — фон живой человеческой речи. Не так впечатляет, как океан, но, в общем, греет.
— Почему в Индию? — вспомнил он мой вопрос. И хмурился: — Страдание очищает. Вид чужих страданий очищает еще лучше. Я до сих пор рад, что я не индус. Хорошо чувствовать свои мышцы, ступать по земле, знать, что завтра ты можешь поменять край, если он тебе разонравился. А индус рождается на мостовой и на мостовой умирает.
— И никаких других вариантов?
— Наверное есть, но они исключение.
Он повторил:
— До сих пор рад, что я не индус. Ради этого стоило съездить в Индию, правда?
Я кивал.
— Страдание очищает. Страдание определяет кругозор. Человек, видевший Индию, мыслит совсем не так, как человек, никогда не покидавший какой-нибудь городишко вроде нашего.
— Наверное.
Взгляд Пана остановился на газетах, беспорядочно разбросанных по стойке бара.
— Есть люди, не бывавшие в Индии. Это не криминал, — он покосился на меня, — но кругозор таких людей сужен. И таких людей, к сожалению, большинство. Они не знают что с чем сравнивать, а потому они не умеют ценить жизнь.
— Вы так думаете? Только поэтому?
Пан усмехнулся.
Его колючие голубые глаза выражали некоторую усталость, знак того, что он почти накачался:
— Каждый день мы читаем о самоубийствах. А аварии на дорогах? А рост преступности? Разве станет человек, умеющий ценить жизнь, мчаться на красный свет или стреляться на глазах у приятелей?
— Бывает и такое?
— Еще бы! — он вновь наполнил стаканчики. Он, пожалуй, не отдавал отчета, сколь справедливы его слова. — Вместо того, чтобы ехать в Индию, отправляются к праотцам. Только что о таком придурке писали в газетах. Собрал людей на пресс-конференцию, а сам пустил себе пулю в лоб.