И этот безмозглый идеализм дармоедов из Гарварда и Сорбонны, богемных бездарей и шутов в какие-то тридцать-сорок лет погубил целую цивилизацию.
Вот вам и свобода, вслух сказал он сам себе, и испугался. Совсем сумасшедшим стал старик… Один из охранников мгновенно перестал храпеть, как бы прислушиваясь — что еще ляпнет поднадзорный. Он, стараясь не слишком громко шаркать шлепанцами, пошел на кухню, включил чайник, дожидаясь, когда закипит, присел к уголку стола…
Их свобода довела, а нас отвращение к ней. Чуть что — караул, погибаем, зовите строгого барина, товарища генерала, отца народов! Пусть порядок наведет, пусть нас, дураков, посечет, зато потом и накормит…
По сути же, думал он, все дело в одном: в иллюзии, что можно устроить жизнь так, чтобы всем хорошо было. Талантливым и никчемным, сильным и слабым, хозяину дома и разбойнику, собирающемуся этот дом ограбить, всем поклоняющимся разным богам и верящим во враждебные идеи… Вот дадим всем равную свободу, и будет благодать — а злодей-то освобожденный давай злодействовать от души! Вот найдем сильную руку, она нас защитит — а сильная рука-то хрясь тебя по шее, а на эту сильную руку тут же другая находится, еще сильнее… Поехало, не остановишь.
Не хотели жить в драме, раз и навсегда поставленной Главным Режиссером, все подправляли спектакль по своему разумению, всеобщее счастье устраивали — доустраивались.
Им последний толчок в ад дал тот американский умник, взявшийся лечить заразу бомбами и крылатыми ракетами, когда уже поздно было, когда в Европе уже заполыхало, вся нечисть поднялась со дна. Подлил горючего, миротворец хренов, довершил дьявольское дело. «Соединенные Штаты не позволят осуществлять геноцид по этническому признаку… по религиозному… права человека…» Не позволили, идиоты! Испугались их, как же…
А у нас все окончательно пошло прахом после тех проклятых выборов. Сами проголосовали… Значит, ничего нельзя было сделать, страна призвала свою смерть.
И ты виноват больше других, опять вслух произнес он, но на этот раз храп, доносившийся из комнаты, не прервался — ближе к рассвету вовсе чугунным сном придавило его сторожей.
Ты виноват… Ведь знал, что нельзя безнаказанно придумывать ужасы — они вырастут из головы, как змеи из Медузы, и оплетут все, и задушат… Но не остановился. Как же — «профессиональная обязанность, экстраполяция как образ жизни»… Для чего себе-то врать? Тщеславие, надежды на повторение успеха, просто естественное желание заработать… А вышло вот что: награда за то, за что убить мало. Ну, получил, доволен?
Может, и доволен.
Значит, такой же, как те, орущие за окном. И перед концом света они будут лишнему выходному радоваться, а ты — тщеславие тешить.
От бессонницы и тяжких этих мыслей разболелась голова. Он долго рылся в холодильнике, нашел, наконец, лекарство, запил его остывшим чаем…
И вернулся в комнату, снова сел за стол.
4
С того вечера, когда передали сообщение, до утра, когда настало время выезжать, прошли долгие недели. Он вполне привык к своим надзирателям — Сергей Иванович и Игорь Васильевич вели себя все это время приличнейшим образом. Более того, он оказался им даже обязан, поскольку принял их помощь — обязан тем более, что помощь была действительно необходимой, но, оказав ее, они потом ни разу сами не напомнили об этом, не намекнули на благодарность с его стороны.
Помощь же потребовалась потому, что умерла кошка. Однажды ночью вдруг проснулась, сползла с его постели на пол, захрипела, оскалилась… Ей было больше тридцати лет, она давно жила на стимуляторах.
Он сразу почти ослеп от слез. Все потери уже остались в прошлом, и к этой он оказался не готов.
Они же — молча, не оскорбляя горькую его беду соболезнованиями — налили ему водки, сами с ним выпили, налили ему еще и, когда он, наконец, свалился в полуобмороке-полудреме, вынесли обернутое простыней окостеневшее тельце, похоронили во дворе…
Потом несколько раз приводили врача со снотворными…
В общем, к отъезду все покрылось пеплом, уплыло туда, куда уплыла уже вся жизнь — в темную, редко прорезаемую вспышками памяти пустоту прошлого…
А им он остался благодарен и испытывал от этого еще большее против них раздражение.