— У меня к вам вопрос, гражданин Гладышев: что вы можете сообщить прокуратуре по содержанию вашей записки?
Клык ответил не сразу. Теперь у него в голове ускоренно, прямо-таки в темпе вальса, вертелось одно: как малява приехала к прокурору? Он вспомнил, как смял папиросную бумагу в малюсенький катышек, облепил жеваным мякишем, смешанным с сигаретным пеплом, и получилось что-то вроде шарика диаметром меньше горошины. Острой спичкой выдавил на шарике букву «Ч», старательно оттянув нижний хвостик вправо (чтоб за «У» не приняли). Затем он закопал шарик в остатки клейстера (считавшегося картофельным пюре) и сдал вертухаю. Смертуганам в здешних местах, кроме пластмассовой кружки из мягкого полиэтилена, никакой посуды в камере не оставляли — ни миски, ни ложки. Умелый человек и алюминиевой миской зарежет. По идее, дальше, по местным обычаям, миска дошла бы на кухню, где ее поглядел бы ушлый человек, и через оплаченную вольняшку шарик с малявой прикатился бы к бабе, которая такую «почту» собирает и сортирует. Ей только буквочки достаточно. Раз Ч, значит — Черный. Других нет. Баба, конечно, может и не знать, что это Ч означает. У нее просто телефон есть, по которому надо звякнуть, если на шарике Ч стоит. Скажет там что- нибудь типа: «У вас продается славянский шкаф?» — а ей в ответ: «Шкаф продан, могу предложить кровать с тумбочкой». И больше ничего. Но и та, другая (или другой) будет знать, что им сегодня же в три или там в пять часов надо съехаться к такому-то фонарному столбу или парковой скамеечке. И пойдет малявочка дальше, пока не вручат ее адресату. Вот так, по теории. А то, что попала она прокурору на стол, означает одно: завелся на этой цепочке вонючий такой стукачок.
Наверное, раньше бы Клык огорчился. И будь он не под вышкой, может, и постарался бы, чтоб добрались до прокола, откуда вонь идет. Но сейчас, когда все одно, ему даже показалось, будто все к лучшему. Неизвестно еще, как там Черный с этой малявой поступил бы. А вот в прокуратуре ухватились, раз самый главный в области напрямую в крытку поперся а не стал следователя присылать. Почуяли, как видно, что-то…
И все-таки колоться совсем уж сразу Клык не хотел. Тут каждая минутка по жизни дорога.
— А чего сообщать? — Клык улыбнулся в меру возможности, — У вас бумажка, гражданин прокурор, читайте сами.
— Жаль, — вздохнул Иванцов, — жаль, Гладышев, что вам так трудно пойти на откровенность. Я-то думал, что вы, находясь в таком, прямо скажем, отчаянном положении, поразмышляли, покаялись, проанализировали свою жизнь. Как-никак тридцать четыре года прожили, из них в сумме провели на воле меньше половины. А сейчас — высшая мера. И уже почти никакой надежды…
Виктор Семенович довольно заметно надавил на слово «почти», отчего сердце у Клыка ощутимо екнуло… Манит, сука, манит! Эх, не проторговаться бы! Вспомнилось, как в детстве рыбу удил. Поторопишься — крючок у рыбы из горла вырвешь, протянешь — съест ерш червяка и уйдет жировать дальше. Если правда, что прокурор у Черного в корефанах, то он запросто может все знать. Уже сейчас. Кроме того, конечно, что знает Клык. Неспроста он сам в тюрьму пожаловал. Не хочет, чтоб лишние были. Эти два холуя на него как на отца родного глядят. Прикажет — размажут Клыка по стенке, прикажет — будут Клыку в два языка задницу лизать. И молчать будут наглухо, что бы их шеф ни сотворил.
— Да уж не «почти», а «совсем», гражданин прокурор, — покачал головой Клык. — «Любовь прошла, увяли помидоры, ботинки жмут, и нам не по пути…» Или повторное ходатайство не отклонили?
— Пока его, откровенно вам скажу, еще и не отсылали, — сказал Иванцов. — Вы, гражданин Гладышев, должны бы знать: на этом этапе уже редко что меняется. Обнадеживать не буду. Но…
Как он это «но» подал! Талант! Клык опять про рыбалку вспомнил, но не удильщиком себя почуял, а ершом. Ишь, как прокурорушка водит, ну-ка, Клычок, заглатывай наживочку, сверху червячок, а внутри крючок. Но фиг вы угадали, гражданин начальник. Клык хоть и попортил нервы, дожидаясь, пока придут, но совсем до ручки еще не дошел. Поэтому его хватило на то, чтобы не дергаться и спокойно дождаться продолжения прокурорской фразы, последовавшего почти через минуту (Виктор Семенович прикуривал сигарету):
— …Могут быть кое-какие шансы, если у вас появится желание быть пооткровеннее в связи с вашей записочкой.
— Виктор Семенович, — проникновенно попросил Клык, — явите милосердие… — С понтом дела он на пару секунд придержал язык и лихо закончил: — Дайте закурить!
Когда сигарета оказалась в зубах и дым потек в легкие, Клык почуял легкое блаженство и чуточку больше поверил в благополучный итог беседы. Главное — спокойствие, как говорил товарищ Карлсон: дело-то житейское!