Кафе было в полуподвале. Вход для инвалидом здесь тоже был обыгран под старину, и представлял собой подъемник, взятый, похоже, с какой-то стройки. Внутри было тихо. Ходили тощие, подкрашенные официанты. Меню не было. Всем давали одно и то же. Нам принесли разномастные стаканы, чашки с отбитыми ручками и одну железную помятую кружку с жидким чаем. Сахар, плотный, похожий на леденцы, приложили отдельно. Крошечные рисовые котлетки с какой-то белой подливой Алеша уплетал за обе щеки. На кусочки порезанного сала и черствый черный хлеб, строго по 150 грамм на человека, он накинулся так, как будто и правда голодал. А все пирожки с луком мы, не сговариваясь, отдали ему. Воду принесли с колотым льдом. Развлекательная программа столовой состояла из сирены, которая время от времени гудела где-то за окном. И приглушенного голоса Левитана из невидимого радиоприемника. По правде сказать, здесь мне даже больше понравилось, чем в «ресторации» с её гипертрофированным налетом русской старины.
После второго обеда Алеша стал тих и задумчив. И все расспрашивал меня о блокаде и войне. Я показал ему надписи с предупреждением и следы от пуль и снарядов на гранитных перилах Аничкова моста. Царевич понурился, и все чаще повторял: «Горе! Какое ГОРЕ!» Мне показалось, он не понял, что это не была Первая мировая война. В его сознании она к тому времени ещё не закончилась, и перетекла в страшный голод сороковых. Но я не стал ничего объяснять. Потом сам все прочитает. Чтобы развлечь мальчика, Папа отвез его в какой-то подростковый бутик, но это не помогло. А потом мы вышли к Эрмитажу, и Алеша сник окончательно. И хотя он улыбался и был с нами приветлив, я понимал, что никакая новая одежда, спортивная площадка для «лиц с повышенными потребностями», обед в кафе с какой угодно кухней, ничто не вернет и не заменит ему погибших родных. Время катилось к вечеру, и я предложил вернуться домой.
У порога дома нас встретила баба Стефания. Папочка позвонил ей ещё утром из больницы, и попросил простерилизовать «холодильник №1». Домработница заодно убралась и в гостиной. А задержалась, потому что кровавое пятно с дивана никак не желало выводиться. Пришлось звонить знакомым. Мне даже стало интересно, к кому именно она обратилась. Кому-то, кто убирает места преступлений? Патологоанатому? В наличии таких знакомых у нашей уборщицы я почему-то был уверен на все сто. Хотя, может я попал в ловушку стереотипов? Мало ли, у кого какие татуировки и украшения. Может она у врача спросила. У стоматолога. Зубы у неё были белоснежные и такие ровные, что сомнений в их искусственном происхождении не было никаких. На мой наивный вопрос Стефания легкомысленно брякнула: «Знакомая горничной в гостинице трудится. Выручила», вскарабкалась на свой не по доходам навороченный мотоцикл, и была такова. А мы, обвешанные покупками, потащились домой. Отдыхать.
Про отдых, это я погорячился. Пока Папочка носился по дому с портативной ультрафиолетовой лампой, выявляя остатки просмотренной нерадивой домработницей органики, Батя кому-то названивал, понизив голос до шепота и прикрыв дверь. А я устраивал царевича на постой. Гостевая комната у нас маленькая, и я предложил поселить Алешу с его коляской у себя. Я все равно в тюрьму сяду, мне комната не нужна. Заодно угостил его протеиновыми батончиками. Мальчик был такой тощий, что его можно было принять за больного анорексией. В его старой одежде, заботливо выстиранной и высушенной, он ещё смотрелся неплохо. А вот новая трикотажная футболка у него на плечах болталась. Батончик царевичу не понравился. Блокадного хлеба в доме не водилось. У нас мучное вообще под запретом. Я пожал плечами, и предложил прокатиться до «холодильника 1», чтобы он сам что-то выбрал.
Папа уже вовсю орудовал на нашей огромной кухне, когда раздалась трель видеофона, и к нам пожаловала очередная гостья. На этот раз совершенно мне незнакомая бабуля лет семидесяти с грудным ребенком. Младенца она сунула Папе на руки, а сама бесцеремонно плюхнулась за кухонный стол, раскрыла принесенный с собой ноутбук, и деловито осведомилась у Бати: «Весь пакет, или опционально?» Взгляд у неё был колючий, опасный. Какой бывает у очень умных, но не очень добрых людей. Свои длинные седые волосы она кое-как собрала в неряшливый пучок на затылке с помощью китайской палочки для еды. Сама же она была, как мне показалось, скандинавских кровей. Узнав, что в доме нельзя курить, со вздохом вернула в карман клетчатой рубашки тонкий черный вейп, и неистово застучала по клавишам. Время от времени она останавливалась в задумчивости, а после снова начинала печатать. Временами к твердому цокоту клавиш присоединялся какой-то металлический звук. Я принялся вертеть головой в поисках его источника, и женщина, приподняв штанину своих узких черных джинсов, показала мне навороченный титановый протез, которым она тихо постукивала об ножку кухонного стола.