Но что направляло Августа? Этого не знает никто.
Мы не знаем почти ничего о его семье или прежней жизни, не всегда можем понять, что творится у капитана на уме. Но кое-что я выяснил.
Из рассказов коллег знаю, когда именно Август вернулся на корабль после тюрьмы. Но я также знаю, в какой день он сбежал. Об этом говорили многие, новость не проскочила и мимо меня, на тот момент гвардейца и стража порядка.
Между двумя этими датами прошло больше трёх месяцев. Где он был всё это время? Где скрывался от гвардии, рыскающей повсюду? Куда направился, сбежав из тюрьмы средь белого дня?
Он никому не говорил об этом, но никто и не спрашивал. Я же просто не имел права задавать такие вопросы после всего, что Август для меня сделал, это было бы верхом неблагодарности. Так что я решил успокоиться и не придавать этому значения. У каждого из нас когда-то была своя жизнь, о которой остальным известно совсем немного. Тем более, что если всё получится, команда останется для меня в прошлом.
– Доброе утро, – я сдавленно улыбнулся, открыв дверь частной клиники на одной из улиц на краю города. – Алексей Романов. Ампутация ноги и пластическая операция, – девушка за столом поздоровалась, кивнула и поискала мою фамилию в своих записях.
– Проходите в тринадцатый кабинет, пожалуйста. Доктор вас ожидает, – она приветливо улыбнулась и показала мне в конец коридора. Я старался выглядеть как можно спокойнее, хотя, скажу честно, получалось не очень. Меня бросило в дрожь, когда на двери кабинета я увидел табличку «13», и ощутимо затрясло от характерного запаха лекарств.
На следующий день, когда получили результаты всех анализов, доктора начали подготовку, а я лежал на операционном столе с закрытыми глазами, боясь даже пошевелиться. Страх овладел мной, заставил остальные эмоции притупиться вместе с голосом разума. Что будет со мной, когда я выйду из клиники совершенно другим человеком?
Сможет ли кто-то принять меня без правой ноги и с другим лицом?
Я в своём печальном детстве любил целый мир, но этого никто не понял. Пришлось выучить понятие ненависти. Лучшие и чистейшие чувства я прятал в глубине сердца, боясь, что и их не поймут. Говорил правду – мне не верили, тогда я и начал лгать. Я видел, как другие становятся счастливыми, не зная ничего о жизни, легко пользуясь тем, чего я безуспешно пытался добиться. Во мне родилась, выросла и стала родной тоска. Не отчаяние, которое лечится врачами, а бессилие. Страшная, пустая и холодная тоска, спрятанная за милой улыбкой и тёплой вежливостью.
Я умел прощать, доверять и уступать – это давалось мне гораздо лучше, чем спорить и доказывать своё. Но детство закончилось слишком быстро и неожиданно. Отец с мачехой от меня отказались, понимая, что я не оправдаю их ожиданий, и всё же из дома я бежал по своей воле, устав от постоянных упрёков и криков. Тогда у меня и появилась новая семья – Хель. Я многому у неё научился.
Не нужно слишком часто прощать людей. Не нужно слишком часто уступать им и наивно доверять. Даже если очень любишь. Даже если придётся переступить через себя.
Наверное, из-за этого может показаться, что я – какой-то бездушный человек, но это не так. Нет. Я терпеть не могу людей, которые слишком категорично относятся к окружающим. У которых есть принципы, через которые они не переступят ни при каких обстоятельствах. Нужно уметь прощать, уступать, быть готовым к компромиссам, но во всём знать меру. Научиться размышлять и анализировать. В конце концов, думать о последствиях!
Через несколько дней я вернусь домой и пойму, был ли прав, когда покинул фрегат и команду. А сейчас анестезия берёт своё.
– Считайте от десяти до одного. Медленно, – я, прислушиваясь к звукам вокруг себя, хриплым голосом начинаю обратный отсчёт: «Десять. Девять. Восемь. Семь. Шес…»
Август
Раньше я не понимал, сколько теряю, отрекаясь от родного города, где родился и вырос.
Он слишком сильно отличался от оживлённых мегаполисов, которые я видел постоянно. Родной был тихим и зелёным, дарящим ощущение тепла. Он просыпался на рассвете и застенчиво улыбался жителям, приветствовал путников и освещал солнцем юных девушек. Он засыпал ночью и выпускал в это время лишь редких людей.
Я начинаю говорить совсем как Орфей… Меня это напрягает, но почему-то здесь, в городе, где мне известна каждая улица, каждое дерево и сломанный забор, хочется говорить именно так.