Глядя на освещённого из окошка последними закатными лучами, лежащего на животе нагого юношу, Шамиль боролся с затуманивающей рассудок смесью злости и вожделения: что, достукался? Ради спасения Лигайды оболгав себя в греховной связи с Иркатом, заполучил в наследство его мальчишку-любовницу? Конечно, услышав твои разглагольствования с Мудрой Седой Матерью, любвеобильный Бейсар не мог не напроситься к тебе в услужение — как же! Узнав, что будто бы не соблазняемый командир пришельцев в действительности соблазнён его другом-любовником, разве мог распутный мальчишка удержаться от сладострастного эксперимента? Получится или не получится, встанет у командира инхам или не встанет… у командира, разумеется, встал — ещё бы! Почти полгода без женщины, сопротивляясь попыткам юных развратников подбить его на противоестественную связь — сколько же можно терпеть? Он, чёрт побери, не святой, а тут прямо под носом такая белая, такая округлая, такая соблазнительная аржа, что его инхам прямо-таки рвётся сквозь грубую джинсовую ткань — нет! Этот негодный мальчишка сейчас доиграется!
Рассердившийся и вместе с тем пылающий от вожделения Шамиль сгрёб в охапку распутного юношу, перекинул его через колено и обрушил град сильных шлепков на бесстыжую аржу развратника — то ли наказывая, то ли, напротив, лаская. Сладострастное повизгивание Бейсара и вырвавшийся из самостоятельно расстегнувшейся ширинки инхам горца не оставили никаких сомнений, что верно второе — после вынужденного шестимесячного воздержания, не выдержав соблазна, испостившийся Шамиль, увы, согрешил.
Засыпая на рассвете в объятиях горца, утомлённый и сладко измученный разбуженной им в бородатом командире звериной страстью, Бейсар томно прошептал: я… ты… не могу без тебя… люблю… я… ты… моя аржа — твоя аржа… не прогоняй, Шамиль… без тебя плохо… люблю… я… ты…
Шепча это признание, Бейсар не помнил — а может, и помнил — что почти те же слова он, впадая в беспамятство от только что полученной тяжёлой раны, шептал бинтовавшему его грудь Иркату. Зимой, когда они, ещё не Приобщённые мальчишки, отважились напасть на могучих чужеземных волшебников — и как всё переменилось с той поры! Он, Бейсар, потеряв Ирката, млеет в объятиях сурового командира диковинных пришельцев! А впрочем… он же не виноват, что Иркат, подобно Кайхару, вдруг бесследно исчез? Оставив его, чахнущего без мужских объятий, в злом одиночестве.
У выжатого как лимон Шамиля, глаза тоже слипались, но, прежде чем заснуть, горец в слабом утреннем свете долго смотрел на шрамы, оставленные пулей на правой стороне груди Бейсара — первый, почти незаметный, спереди и второй, расходящийся четырьмя тонкими лепестками, сзади, на месте выходного отверстия. Надо же! Этот, имеющий нежную женскую душу юноша, тем не менее — воин! Несмотря на гладкую, удивительно белую кожу и скрывающие силу мышц округлые формы — опасный как сто чертей! Один из тех мальчишек, которые сначала похитили и принесли в жертву матёрого уголовника Мирошниченко, а после затеяли охоту на них, имеющих большой опыт партизанской войны ревностных слуг Аллаха! Да, сначала дикари не знали, какую убийственную силу таят автоматы и пулемёты пришельцев, однако, узнав, не убежали в панике, а продолжили следить за непрошеными гостями!
Шамиль бережно поцеловал отметину на спине Бейсара, погладил округлую аржу спящего юноши — вдруг от нежности и умиления защипало в глазах, и по левой щеке сурового горца покатились слёзы. Шамиль понял: он впервые испытывает то, что принято называть настоящей любовью, и чего воин Аллаха никогда не испытывал прежде: любя сыновей, в том числе и Ирката, как продолжение себя, а женщин (жён), как доставляющую телесное удовольствие дорогую собственность. И вдруг — надо же! Будучи вырванным из своего времени, среди глубоко доисторических дикарей в мальчишке-людоеде он впервые увидел самоценную личность! И то, что началось как противоестественный плотский грех, вдруг обернулось высокой духовной близостью! Неземной любовью! Такой, в сравнении с которой любовь райских гурий, обязанных ублажать праведников — жалкая пародия на настоящие чувства.