Исчерпав «транспортную» тему, женщина замолчала — благо, с Леонидом Александровичем и молчать, и говорить ей было одинаково легко — и с большим интересом стала смотреть в открытое окно. Как всякий ростовчанин, в каком бы из множества «инвариантных Ростовов» ему ни довелось жить, для знакомства со своим городом доктор повёз Свету по главной, идущей параллельно Дону, улице. В Ростове Леонида Александровича эта улица называлась Садовой — и не зря! Хотя в Светином Ростове она тоже была достаточно зелёной, в этом городе из-за цветущих белых акаций и каштанов практически не было видно домов: лишь кое-где намёками проступали фасады с балкончиками и большими окнами — кирпичные, изразцовые, иногда украшенные многоцветными фресками. И никакой «гигантомании» — женщина не заметила ни одного дома выше трёх этажей, из-за чего Садовая улица казалась значительно шире, чем в родном Свете городе.
Леонид Александрович не собирался играть роль назойливого гида, давая Свете возможность получить непредвзятое впечатление от увиденного, и женщина этим пользовалась, в молчании впитывая в себя дух незнакомого — но и родного! — города.
Ни суеты, ни толчеи, ни спешки, ни лязга, ни грохота, ни бензиновой гари — Боже! Какие свежесть и чистота вокруг! Не замутнённый вонью автомобильного смога аромат цветущих акаций и сирени, умытые тротуары, ровный, без единой выбоинки, с чёткой белой разметкой асфальт проезжей части — да, кажется, в этом Ростове не просто умеют, но и любят жить! Неудивительно, что весь транспорт (и частный, и общественный) катил не спеша, не быстрее пятидесяти километров в час — да и зачем спешить людям живущим радостной, полной жизнью!
Конечно, Света понимала, что за праздничным фасадом этого процветающего — и в прямом, и в переносном смыслах — Ростова есть свои обездоленные, но их обиды были неощутимы, без следа растворяясь в благовонном дыхании удивительного города. И женщина хотела надеяться, что здесь даже самые тяжёлые страдания несравненно легче, чем выпадающие на долю её сограждан в родной Югороссии. Не говоря уже о той кошмарной России, куда Свету занесло в первый раз.
Проехав по Садовой от Нахичевани до Центрального Парка, (слава Богу, здесь он не носил ни чьего имени) доктор остановил автомобиль недалеко от главного входа и пригласил женщину выйти:
— Извините, Светочка, хотел свозить вас за Дон, но уже семь часов, и нет смысла ехать. Давайте немного посидим на террасе, выпьем по бокалу вина, съедим по мороженому.
От мороженого Света отказалась, — Леонид Александрович, если вы хотите, чтобы на вашем домашнем пиру я хоть чего-то ела, то сейчас мне следует попоститься, — и, потягивая из запотевшего бокала превосходное игристое вино, задумчиво смотрела на открывающуюся сверху гладь небольшого искусственного озера.
— Как красиво, Леонид Александрович! — невольным восклицанием выразив своё восхищение, женщина обернулась к врачу, — а в нашем Ростове почему-то никто не догадался на месте оврага устроить пруд. Хотя, — насколько позволяла перспектива оценив весь открывавшийся садовый ландшафт, уточнила Света, — у нас этот парк намного меньше. Там, где у вас насыпной холм, у нас кинотеатр, и всё — парк заканчивается. А у вас он, кажется, тянется дальше?
— Да, Светочка, значительно дальше, — затянувшись ароматной папиросой, ответил врач, — за холмом розарий с ещё одним небольшим озерцом, потом аттракционы, тисовая аллея — в общем, где-то около километра. Ведь чего-чего, а земли в России достаточно, так что нет никакой нужды вместо городов строить муравейники. Разве что — сиюминутная экономическая выгода, но это весьма сомнительный аргумент. Выигрывая на транспорте и коммуникациях, мы, в этом случае, безнадёжно проигрываем в главном — в качестве жизни. В физическом и, особенно, психическом здоровье горожан. Ведь скученность неизбежно ведёт к нервным перегрузкам, стрессам и прочим «прелестям» индустриальной цивилизации. Слава Богу, в России это поняли уже к середине двадцатого века и отказались от «экономического крохоборства», которое, в перспективе, не только ничего не экономило, но оборачивалось огромными материальными, а главное, духовно-нравственными потерями, не говоря уже об элементарном физическом здоровье людей. Конечно, понять — это одно, а воплотить в жизнь — другое: только в семидесятые годы прошлого века Россия стала достаточно богатой, чтобы отказаться от небоскрёбов, бензиновых двигателей и стесняющей парки, сады и скверы агрессивной городской застройки. Зато с тех пор даже в Москве и Петербурге не построено ни одного жилого дома выше трёх этажей. Да и производственных и административных зданий — крайне немного. Ну, там — телевизионные башни, релейные линии, церковные колокольни, элеваторы… Простите, Светочка, — спохватился Леонид Александрович, расхвастался тут перед вами, как кулик в болоте. Будто в том, что повезло родиться именно в этой, в сравнении с вашими описаниями исключительно благополучной России, есть моя личная заслуга!