— Как можно! — ахнул доктор, — да у нас на центральном телевидении три канала целиком посвящены искусству. Причём, один из них — живописи и архитектуре. Кроме того, есть ещё два образовательных канала, один религиозный и один культурологический. Да даже на местном ростовском телевидении существуют два канала полностью посвящённых изобразительному искусству, литературе, музыке, архитектуре, театру и синематографу.
На это восклицание Леонида Александровича Света лишь вздохнула про себя — ах, если бы в Югороссии хоть на одном из шести каналов, хотя бы по часу в день говорили о современной живописи и литературе! — а Мария Семёновна, забыв об этикете, всплеснула руками и произнесла, нисколько не сообразуясь с логикой:
— Светочка, скорее за стол! Я вам не позволю исчезнуть на голодный желудок! Магия магией, а без ужина вы не останетесь! Что бы вам ни говорила ваша невидимая колдунья!
Стол был накрыт в небольшом — но для города очень немаленьком, где-то около десяти соток! — окружавшем особнячок, саду.
Чуть ли не до слёз Свету умилило освещение: сгущающуюся вечернюю тьму разгоняло не электричество, а две керосиновые лампы-молнии с круглыми фитилями.
Нечего и говорить, что хлебосольство Марии Семёновны находилось на запредельной высоте: малосольная белужья икра, паровая осетрина, стерляжья уха, жюльены из дичи, раковые шейки в пивном соусе, молочный поросёнок, не говоря уже о приправах, овощах, фруктах сладостях. Но более всего Свету поразили жареные перепела с трюфелями — она и представить себе не могла, что на земле существует такая вкуснятина! Притом, что изумительно вкусным было всё, поставленное на стол женой Леонида Александровича.
С разрешения Светы, доктор пригласил на ужин своего друга хирурга Ираклия Лаурсабовича Чхеидзе: историка-любителя, особенно интересующегося началом двадцатого века — по его мнению, одной из судьбоносных развилок на пути человечества. Так что, если бы не Мария Семёновна, Светлане вряд ли бы удалось оценить изыски донской кухни: иметь возможность проверить свои теоретические выкладки, сравнив их с событиями случившимися в параллельном мире — да какой историк-любитель хотя бы минуту смог удержаться от тысячи вопросов? И лишь благодаря жене Леонида Александровича, строго-настрого наказавшей мужу и Ираклию Лаурсабовичу в первые полчаса открывать рты только для жевания, Света смогла насладиться кулинарными шедеврами Марии Семёновны.
Через полчаса, почувствовав себя удавом заглотавшим слона, Светлана откинулась на спинку плетёного кресла и, медленно потягивая из бокала лёгкое розовое вино, своим видом дала понять Ираклию Лаурсабовичу и Леониду Александровичу, что она готова удовлетворить их законное любопытство. Конечно, первым делом оба почтенных доктора с мальчишеским азартом наперебой бросились расспрашивать Светлану об истории её России в начале двадцатого века. И Света, имеющая филологическое образование, смогла в общих чертах нарисовать трагическую картину растянувшейся на столетие агонии смертельно раненой в 1914-ом году Российской Империи. Слушая её рассказ, сидящая напротив полнокровная Мария Семёновна страшно побледнела, а оба мужчины, поначалу оцепенев, через несколько минут смогли взять себя в руки и, то утешая Свету, то ахая по поводу очередного из случившихся ужасов, стали задавать гостье из инвариантного мира множество уточняющих вопросов.
Когда дошла очередь до расстрела царской семьи, то упоминание среди убитых четырнадцатилетнего наследника престола цесаревича Алексея невольно вызвало у Ираклия Лаурсабовича короткую реплику:
— Господи, до какого же озверения довели людей четыре года мировой бойни! И как ещё мало в нас истинно человеческого, как ещё непросветлён в людских душах Божий Лик! Однако, Светочка, в нашей России у Николая II не было наследника-сына. В 1904-ом году в царской семье родилась очередная девочка — Евдокия. Возможно, именно в этот момент и началось расхождение наших миров? Хотя…
— Да, Ираклий Лаурсабович, всё не так просто, — заметил Леонид Александрович, — думаю, в действительности Горчаков «всплыл» у трона не в январе девятьсот пятого года, а хотя бы на несколько месяцев раньше. Иначе непонятно, как ему удалось сыграть столь видную роль в усмирении январских беспорядков — подвигнуть царя принять возглавляемую о. Гапоном депутацию от бунтующих рабочих. Ведь, по слухам, Николай II собирался смыться в Гатчину, оставив Петербург на произвол генерал-губернатора. Представляю, каких дров наломал бы этот вояка! Ну, как, Ираклий Лаурсабович, — доктор Стародубский, сводя, так сказать, старые счёты, отклонился от основной темы, — ты и после Светиного рассказа продолжаешь считать Иннокентия Глебовича безродным авантюристом? Добивавшимся, в основном, удовлетворения своих личных амбиций?