— Я знаю, Дима, — как ни в чём ни бывало, отозвалась лежащая на траве нагая гурия, — у меня просто не было имени, а когда ты мне его дал, то теперь я знаю, что меня зовут Марией. А Маруся и всё остальное — это производные.
— Ишь, сучка — умная! — забыв об осторожности, вскипел Ушаков, — знаешь, и молчи себе в тряпочку! Учти, Манька — будешь умничать, схлопочешь по роже.
— Нет, Димочка, я не умная, — невозмутимо заметила небожительница, — я просто знаю всё, что знаешь ты — и немного больше. Всё, что ты когда-то учил в школе, о чём прочитал в книгах и газетах, что услышал от людей или по радио, увидел по телевизору — то есть, всё, что ты когда-то знал и забыл, я помню.
— Заткнись, сучка! — взбешённый невозмутимым, (как ему показалось, наглым) тоном дерзкой гурии, вспыльчивый Ушаков напрочь забыл только что полученный им урок, — вот тебе, гадина, получай!
Скорчившись пополам от пинка в солнечное сплетение, Упырь возблагодарил Бога, что не успел надеть солдатских ботинок — нетрудно представить, какой страшный удар получил бы он в этом случае! Но и босой ногой тоже вышло не слабо — не меньше минуты Димка с выпученными глазами ловил воздух открытым ртом — уууууууу, стерва!
— Димочка, тебе плохо?
Когда этот участливый вопрос дошёл до сознания продышавшегося Ушакова, то, прорычав нечто нечленораздельное, Упырь бросился прочь: ещё и издевается гадина! Да случись подобное на земле — стёр бы подлюку в порошок! Измолотил до потери пульса! А скорее всего — убил бы! При его-то бешеном нраве…
(В этой связи следует заметить, что бешеный нрав проявлялся у Димки Ушакова далеко не всегда, а только с теми, кто заведомо слабее его, в основном — с малолетками.)
С разбега влетев в цветущий сиреневый куст, Упырь опомнился и посмотрел назад: у-у, сучий потрох! Лежит себе эдаким невинненьким ангелочком и приветливо машет ему рукой: дескать, куда ты, Димочка? Возвращайся, видишь, я жду?
«Жди, жди, подлюка, — подумал Упырь и витиевато выматерился, — вот сейчас развоображу тебя сучку, будешь знать!»
Закрыв глаза, Ушаков представил, что на поляне никого нет, а когда их открыл, то выматерился ещё раз: чёрт бы побрал это Большое Облако! У него, как у человека, попросили нормальную бабу, а оно подсунуло какую-то сумасшедшую каратистку! А главное — не хочет забирать назад!
(Дмитрий больше не сомневался, что вымышленная им райская гурия — каратистка высшего класса, которая умеет наносить такие молниеносные удары, что их нельзя заметить. Ведь если самому себе заехать кулаком по носу физически вполне возможно, то пальцами ступни ударить в солнечное сплетение — извините! Чтобы совершить сию выдающуюся глупость — нужны пластилиновые ноги!)
Поняв, что по честному ему с небожительницей не совладать, Упырь решил извести её хитростью. Как ни в чём ни бывало вернувшись к лежащему на траве нагому райскому созданию, Димка предложил выпить за любовь и соорудил роскошный стол — с коньяком, шампанским, ликёрами, чёрной икрой, поросёнком с хреном, белужьим балыком и прочими яствами и напитками.
Мария, не обращая внимания на свою наготу, поднялась с травы и села на сотворённый Ушаковым стул; это Упырю не понравилось — он, чёрт возьми, не извращенец нудист, чтобы сидеть за столом с голой бабой! — и Димка представил на небожительнице белое свадебное платье, которое тут же скрыло её дразнящее тело.
Райская гурия с видимым удовольствием ела человеческую пищу и не отказывалась от постоянно наливаемых ей Ушаковым ликёров, коньяка, шампанского. Пила их как воду — с тем же эффектом: не пьянея. Вообще-то, для затеянного Упырём требовалось не столько напоить, сколько отвлечь Марию, и это, в конце концов, ему удалось: улучив момент, когда женщина, любуясь закатом, повернулась к нему спиной, Ушаков схватил полную бутылку шампанского и этой стеклянной палицей изо всех сил ударил небожительницу по затылку — крак! На миг полыхнув в Димкиных глазах тысячью солнц, закат разом погас — Упырь провалился в первозданную тьму.
— Никогда больше, Димочка, так не делай, — дошло до Ушакова из бездны, — я как увидела — ужас! У тебя же у бедненького не просто раскололся череп, а мозг вывалился наружу. Это же надо — до такой степени ненавидеть людей! В том числе — и себя.
(Потом, когда к нему вернулась способность соображать, вспоминая слова райского создания, Упырь решил, что Маруся не права: люди, как таковые, были ему до лампочки; ненавидел он только ментов, сук, пидоров, инородцев, мигрантов или козлов, имевших неосторожность вызвать его гнев, и уж, в любом случае — не себя. Да, не сказать, чтобы себя он особенно любил, но, тем не менее, всеми силами старался избегать страданий и получать удовольствие — собственно, ради того и жил… воровал, грабил, насиловал, мучил, убивал… будучи твёрдо уверенным, что и все другие делали бы то же самое, имей они достаточно смелости, хитрости, силы, ловкости…)