— Серёжа, — чтобы подчеркнуть значение излагаемой ею мысли, Ольга, отказавшись от телепатии, заговорила на родном языке, — по-моему, ты ещё не сделал свой выбор. Возможно, тебе со Светочкой действительно стоит лет на двадцать, тридцать вернуться на землю — в ту благословенную Россию, в которую твоя жена влюбилась с первого взгляда? Нет, погоди, — заметив, что Сергей хочет ей возразить, Ольга пресекла эту попытку, — дай я договорю. Я вовсе не имею ввиду, что тебе, как Иннокентию Глебовичу, необходимо сподобиться особенной благодати. Понимаешь, Серёжа, — Ольга на секунду запнулась, подыскивая необидные слова, — ты, в глубине души, до сих пор ещё не смирился с дарованным мне Арбитром метасознанием. — Да, — вскинув голову, Ольга обратилась ко всем присутствующим, — мне только сейчас открылось, что Арбитр сыграл решающую роль в образовании психосимбиота «Ольга 47». Когда, будучи в Х-мерном континууме, Сорок Седьмой случайно перехватил моё сознание и пошёл «в разнос», не сумев адаптироваться к чужой ментальности, только Арбитр смог сохранить мой разум — ни «Эта», ни «Кси» цивилизациям не удалось бы справиться с этой задачей. В общем, без вмешательства Арбитра в результате практически невероятного стечения обстоятельств имелись бы умалишённая баба и свихнувшийся искусственный интеллект. Так вот, — Ольга вновь обернулась лицом к Голышеву, — в образовании у меня метасознания нет никакой моей личной заслуги — ни духовно-умственного труда, ни природных дарований. Я, Серёжа, говорила тебе об этом ещё зимой и повторяю сейчас: я ни при чём, слепой случай — и всё. Но это — не главное. Главное, Серёжа, из-за чего я подумала, что тебе, прежде чем принять участие в строительстве Нового Мира, следует ещё лет двадцать, тридцать пожить на Земле — твоё отношение к Иркату. Твоя неспособность оценить его высокие нравственные нормы. И идущее отсюда постоянное подтрунивание над юным «дикарём».
— Погоди, Олечка, — перебив Ольгу, за мужа заступилась Светлана, — ведь Иркат действительно хочет убить Диму Ушакова. А ты говоришь о его высоких нравственных нормах — ничего себе, нравственность! Чуть кто-то тебе не по сердцу — сразу его ножом! Да, понимаю, у доисторического юноши другие принципы, чем у наших современников, но ведь не до такой же степени…
— До такой — Светочка! — энергично возразила Ольга, — ведь от Ирката до Христа — четыре тысячи лет! Скажи, откуда знать неолитическому юноше, что надо любить ближнего, как самого себя? Ведь подавляющее большинство из нас, живущих через две тысячи лет после Спасителя, знают эту заповедь умом — не сердцем! Ведь если бы мы её знали сердцем — каким замечательным был бы наш мир! Прости, Света, отвлеклась, — заметив, что её занесло, продолжила Ольга более спокойным тоном. — Так вот: нравственные нормы и принципы Ирката соответствуют представлениям Речных Людей о месте и роли человека в мире. И какими бы они нам ни казались дикими и жестокими — они есть, вот что главное. Да, по нашим меркам, чувство сострадания у Ирката в самом зачатке, но ведь это — по нашим меркам. Ведь этот юноша, в состоянии аффекта убив домогавшегося его насильника, позаботился о сражённом им воине — обеспечил его душу необходимыми в посмертии плотью и кровью. Да, в значительно степени — боясь мести покойника, но также и потому, что пожалел убитого. Вот, Светочка, в чём основное отличие Ирката от Ушакова: у дикаря есть внутренние нравственные запреты, у уголовника их нет. Я не говорю о людях случайно совершивших преступления, я имею в виду, так сказать, идейных уголовников — блатных. К каковым, увы, относится Ушаков.
В затеявшейся после этих Ольгиных слов всеобщей дискуссии, в которой приняли участие не только люди, но и фантомы, монстры, «Уазик» и даже Большое Облако, были высказаны любопытные гипотезы о происхождении и сущности таких сложных чувств, как вина, стыд, сострадание, совесть. Но, кроме афористической формулировки, что стыд — сын страха, а совесть — дочь сострадания, ни до чего особенно интересного спорящие не договорились. Можно, пожалуй, выделить не лишённое интеллектуального изящества предположение Ивана Адамовича, что стыд и совесть объединяет чувство вины — из-за схожести испытываемых грешниками нравственных страданий — и всё. Каким образом, не изменяя его психической сути, можно сдвинуть Ушакова с позиции абсолютного эгоцентризма, из всех этих мудрствований оставалось по-прежнему неясным. Из сверкающей рубинами, изумрудами и сапфирами гигантской храмины через небольшие промежутки времени по-прежнему раздавались троекратные возгласы: «слава Упырю» и «Упырь велик».