– Может быть, и Атор хочет того же, – с жаром сказал Биней.
Больше они не стали тогда спорить. Спор явно начинал переходить в ссору, а ссориться им не хотелось. Поскольку Биней действительно не имел понятия, к какому соглашению могли бы прийти Атор и Фолимун, Теремон не видел пользы в том, чтобы мучить его и дальше.
Однако позже он понял, что этот разговор ознаменовал собой начало перемены его отношения к Бинею, Ширину и всей обсерваторской группировке – начало его превращения из сочувствующего, любопытного наблюдателя в язвительного, полного презрения критика. Встреча между директором обсерватории и Апостолом, хотя Теремон сам способствовал ей, казалась ему теперь постыдным сговором, наивной капитуляцией Атора перед силами реакции и слепого невежества.
Когда в печати появились первые сообщения о предстоящем затмении, Теремон, так и не поверивший до конца ученым, несмотря на все доказательства, которые они предъявляли, занял в своей колонке нейтральную позицию.
«Ошеломляющее заявление, – писал он, – заявление, внушающее страх – если оно верно. Как совершенно правильно указывает Атор 77-й, продолжительная Тьма, покрывшая собой весь мир, станет бедствием, какого еще не знал Калгаш. Однако с другого полушария к нам сегодня утром поступило противоположное мнение. "Воздавая должное уважение великому Атору 77-му, – заявляет Герониан 1104-й, главный астроном императорской обсерватории Канипилитиньюка, – мы должны заметить, что пока еще не доказано полностью само существование так называемого Калгаша Второго, не говоря уже о его способности вызвать затмение, предсказанное астрономами Саро. Следует принять во внимание, что диаметр солнца – даже такого мелкого, как Довим – неизмеримо больше диаметра любой блуждающей планеты, и нам представляется весьма маловероятной способность такой планеты занять именно такое положение, чтобы полностью скрыть от мира солнечный свет…»
Затем Мондиор 71-й выступил с речью от 13 умилитара, где с торжеством провозгласил, что величайший ученый мира поддерживает положения Книги Откровений. «Глас науки ныне слился с гласом небес, – кричал Мондиор. – И я заклинаю вас: оставьте пустые мечтания и не надейтесь на чудо. Что должно свершиться – свершится. Ничто не спасет мир от гнева богов, кроме покаяния и вступления на путь праведности и добродетели».
Нашумевшее выступление Верховного Апостола заставило Теремона нарушить свой нейтралитет. Из дружбы к Бинею он до поры до времени позволял себе принимать гипотезу о затмении более или менее всерьез, но теперь стал относиться к ней как к чистейшей белиберде. Кучка ученых поддалась самообману и в порыве ложного энтузиазма, руководствуясь многочисленными косвенными доказательствами и совпадениями, выступила с самой вздорной, самой безумной идеей за все столетие.
На следующий день Теремон написал в своей колонке: «Не правда ли, странно – как это Апостолам удалось обратить в свою веру Атора 77-го? Казалось бы, великий астроном – последний, кто станет поддерживать этих трескучих декламаторов в рясах и капюшонах. Может быть, некий апостольский златоуст заставил великого ученого позабыть о рассудке? Или просто, как шепчутся за увитыми плющом стенами университета, официальный пенсионный возраст, принятый у них, слишком уж высок?»
И это было только начало.
Теремон знал теперь, какой линии ему придерживаться. Если люди начнут принимать это затмение всерьез, то и без всякой Тьмы повсюду начнутся массовые душевные расстройства.
Стоит только всем поверить в то, что 19 тептара настанет Судный день – и задолго до этого начнется паника, общество охватит истерия, никто не будет соблюдать закон и порядок – и только богам известно, какими взрывами страстей завершится этот тревожный период разброда и шатания, когда роковой день настанет и пройдет без всяких событий. Перед ним, Теремоном, встанет задача – проткнуть дутый страх перед Тьмой, Приходом Ночи, Судным днем острым копьем сатиры.
И когда Мондиор гремел о грядущем возмездии богов, Теремон отвечал ему, рисуя картинки того, каким будет мир, если Апостолам удастся изменить его по своему вкусу – все будут ходить на пляж в рубахах до пят, долго молиться перед спортивными мачтами, а всю классику, все пьесы и ревю перепишут, чтобы изгнать малейшую неблагопристойность.
А в ответ на публикацию Атором диаграмм движения невидимого Калгаша Второго по небу, к его схождению с тускло-красным Довимом, Теремон сыпал шуточками насчет драконов, великанов и прочих мифических чудищ, обитающих в небесах.
Когда Мондиор ссылался на авторитет Атора 77-го как пример того, что светская наука поддерживает учение Апостолов, Теремон спрашивал, многого ли стоит авторитет Атора теперь, когда он, по всей видимости, уже не в своем уме, как и Мондиор.
Когда Атор призывал создать запасы продовольствия, заложить фонды научно-технической информации и всего прочего, что потребуется человечеству после вспышки всеобщего безумия, Теремон намекал, что безумие кое-где уже вспыхнуло, и предлагал собственный список вещей, которые следует запасти у себя в подвале: консервные ножи, канцелярские кнопки, таблицу умножения, игральные карты… Не забудьте написать на ярлычке свое имя и привязать его к правому запястью – вдруг после прихода Тьмы вы забудете, как вас зовут. А к левому запястью привяжите ярлычок со словами: «Имя смотри на другой руке»
Словом, когда Теремон завершил свою кампанию, читателям трудно было решить, кто смешнее – чокнутые пророки или жалкие, легковерные созерцатели небес: из обсерватории. Одно было несомненно: стараниями Теремона широкие массы окончательно разуверились в том, что вечером 19 тептара случится что-то из ряда вон выходящее.
Глава 20
Агор воинственно выпятил нижнюю губу и прожег журналиста гневным взглядом, только усилием воли сдерживая себя.
– Вы здесь? Несмотря на мои распоряжения? Какова наглость!
Теремон, как ни в чем не бывало, протянул ему руку, словно не сомневаясь в том, что Атор ее пожмет. Через некоторое время он опустил ее, но ничуть не утратил своей беззаботности.
– Это вопиющее бесстыдство с вашей стороны – прийти сюда сегодня вечером. – Голос Атора дрожал от едва сдерживаемых эмоций. – Как только у вас хватает совести смотреть нам в глаза?
Биней, нервно покусывающий губы в углу, вмешался:
– Доктор, может быть, все-таки…
– Это ты пригласил его сюда? Зная, что я решительно запретил…
– Я, доктор?
– Это была доктор Сиферра, – сказал Теремон. – Она очень настаивала на том, чтобы я пришел. Я здесь по ее приглашению.
– Сиферра? Очень сомневаюсь. Она всего лишь несколько недель назад говорила мне, что считает вас дураком, не отвечающим за свои действия. И с тех пор тоже отзывалась о вас чрезвычайно резко. Где она, кстати? – огляделся Атор. – Она ведь собиралась прийти, разве нет? – Ответа не последовало, и Атор продолжал: – Это ты привел газетчика, Биней, и меня крайне удивил твой поступок. Сейчас не тот момент, чтобы не подчиняться приказам. Обсерватория сегодня для журналистов закрыта. А для этого журналиста закрыта уже давно. Немедленно выведи его отсюда.
– Директор Атор, – сказал Теремон, – если бы вы только позволили объяснить, какие причины побудили меня…
– Молодой человек, что бы вы сейчас ни сказали – это не перевесит вреда, который нанесли ваши нестерпимые опусы за последние два месяца. Вы вели упорнейшую кампанию против моих усилий и усилий моих коллег подготовить мир к вставшей перед ним угрозе. Своими личностными выпадами вы сделали все, чтобы выставить нашу обсерваторию на посмешище. – Атор взял со стола номер «Хроники» и свирепо потряс им перед Теремоном. – Даже такому известному наглецу, как вы, следовало бы задуматься, прежде чем являться ко мне за разрешением написать о событиях сегодняшнего вечера для этой газеты. Чтобы именно вы… – Атор швырнул газету на пол, подошел к окну и сомкнул руки за спиной. – Вам следует немедленно уйти, – рявкнул он через плечо. – Биней, убери его отсюда.