– Мы говорили то же самое. Но те, что были за Амгандо, твердили, будто надо уходить теперь. Если, мол, мы останемся здесь еще на несколько недель, разрозненные банды сумасшедших объединятся в отряды с вожаками во главе, и нам придется столкнуться с ними, когда мы выйдем. А если будем выжидать еще дольше, Апостолы Пламени могут образовать свое правительство, создать свою полицию, армию и захватить нас, как только мы покинем Убежище. Теперь или никогда, сказали сторонники Амгандо. Лучше иметь дело с отдельными полупомешанными бандитами, чем с организованными отрядами. И решили уходить.
– А ты, значит, осталась.
– Я хотела дождаться тебя. Он взял ее за руку.
– Но как ты могла знать, что я приду?
– Ты сказал, что придешь. Как только закончишь снимать затмение. А ты всегда держишь слово, Биней.
– Да, – глухо откликнулся Биней. Он еще не оправился от шока, который испытал, найдя Убежище пустым. Он-то надеялся отдохнуть здесь, залечить свои ссадины и ушибы, окончательно восстановить подорванный Звездами разум. Что ж им теперь делать? Зажить своим домом в этом гулком бетонном склепе? Или попытаться дойти до Амгандо вдвоем? Пожалуй, в решении оставить Убежище был свой извращенный резон – если предположить, что всеобщий сбор в Амгандо имеет какой-то смысл, лучше было уходить сейчас, пока кругом неразбериха, чем дожидаться, пока новые вожди – Апостолы или местные атаманы – перекроют все дороги. Но Биней ожидал найти здесь друзей – побыть в знакомой среде, пока не пройдет потрясение от последних дней. – Ты хоть что-нибудь знаешь о том, что происходит снаружи? – уныло повторил он.
– Мы пользовались телефоном, пока он действовал. Весь город, по-видимому, уничтожен огнем, и университет тоже сильно пострадал – это так?
– Насколько я знаю, да, – кивнул Биней. – Я убежал из обсерватории, как только туда вломилась толпа. Атор наверняка погиб. И вся аппаратура разбита – все сведения о затмении пропали…
– Ох, Биней, какая жалость.
– Мне удалось уйти через черный ход. Как только я вышел наружу, Звезды обрушились на меня, как тонна кирпича. Две тонны. Ты не можешь себе представить, Раисста, что это такое – и хорошо, что не можешь. Пару дней я был не в своем уме и бродил по лесу. Закона больше нет. Каждый сам за себя. Я, кажется, убил кого-то в драке. Домашние животные одичали – Звезды, наверно, их тоже свели с ума – и просто ужас, какими стали.
– Биней, Биней…
– Дома все сгорели. Утром я шел через тот пригород на взгорье к югу от леса – Холмы Оноса, кажется? – и глазам своим не верил. Ни души живой вокруг. Поломанные машины, трупы на улицах, разрушенные дома – мой Бог, Раисста, какая это была безумная ночь! И безумие все еще длится!
– А ты говоришь вполне нормально. Видно, что ты пережил шок, но…
– Но не сошел с ума? На какое-то время сошел. С того момента, как вышел под Звезды, до того, как очнулся сегодня. Только тогда у меня в голове все начало становиться на место. Но, думаю, далеко не все так дешево отделались. Многие ведь совсем не готовились – они просто подняли голову к небу, и – глянь! – солнца нет, а Звезды сияют. Как говорил твой дядя Ширин, реакция может быть самой разной – от временной потери ориентации до полного и окончательного помешательства.
– Ширин ведь был с вами в обсерватории во время затмения?
– Да.
– А потом?
– Не знаю. Я был занят, снимал затмение. Не имею представления, что с ним случилось. Кажется, я его не видел, когда ворвалась толпа.
– Может, ему удалось ускользнуть в суматохе, – слабо улыбнулась Раисста. – Дядя бывает очень шустрым, когда надо. Ужасно не хочется, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое.
– Плохое, Раисста, случилось с целым миром. Может быть, Атор был прав: лучше не противиться, а просто ждать, когда тебя захлестнет. Тогда не придется иметь дело с повальным безумием и хаосом.
– Не надо так говорить, Биней.
– Да, конечно – не надо. – Биней, став сзади, тихонько сжал плечи Раиссты и уткнулся носом ей за ухо. – Что будем делать, Раисста?
– Я, кажется, догадываюсь, что.
– Нет, после, – невольно рассмеялся он.
– После и будем думать.
Глава 32
Теремон никогда не был особым любителем природы. Он считал себя горожанином до мозга костей. Трава, деревья, свежий воздух, открытое небо были не то что противны ему, а просто оставляли равнодушным. Его жизнь годами шла по одной и той же треугольной орбите, одним углом которой была его квартира, другой – редакция «Хроники», а третьим – «Клуб Шести солнц».
И вот он внезапно сделался лесным жителем.
Странное дело, но ему это даже нравилось.
То, что у жителей Саро называлось «лесом», было, собственно, широкой лесополосой, начинавшейся к юго-востоку от города и тянувшейся примерно на дюжину миль вдоль южного берега реки Сеппитан. Только это и осталось от дремучих лесов, покрывавших некогда всю провинцию и доходивших до самого моря. Их постепенно вырубали под пашню, разрастались пригороды, да и университет лет пятьдесят назад отхватил себе приличный кусок для теперешнего городка. А затем, опасаясь, что растущий город вновь поглотит лес, ученые стали хлопотать о том, чтобы его объявили заповедником. А поскольку городские власти Саро старались, как правило, удовлетворять все требования университета, последняя полоса древнего лесного массива осталась нетронутой.
В ней-то и поселился Теремон.
Первых два дня прошли скверно. В голове еще стоял вызванный Звездами туман, и Теремон неспособен был составить хоть какой-нибудь план. Главное было просто выжить.
Город горел – отовсюду несло дымом, в воздухе стоял удушливый жар, и с разных возвышенных мест видно было пляшущее над крышами пламя. Стало быть, возвращаться туда не имело смысла. Сразу же после затмения, как только хаос в голове чуть-чуть прояснился, Теремон просто пошел вниз по склону и шел до тех пор, пока не оказался в лесу.
Точно так же поступили и многие другие. Некоторые, похоже, пришли из университета, другие принадлежали к тем, что штурмовали обсерваторию в ночь затмения, а третьи, как догадывался Теремон, были жители пригорода, которых пожар лишил крова.
Все, кого он встречал, пострадали душевно не меньше, чем он, а большинство – гораздо больше. Некоторые совершенно свихнулись, и с ними невозможно было совладать.
Они не сбивались в большие шайки, а блуждали по лесу одним только им ведомыми путями или в одиночку, или по двое, по трое; самая большая группировка из тех, что встречались Теремону, насчитывала восемь человек, которые, судя по внешности и одежде, были членами одной семьи.
С настоящими сумасшедшими встречаться было страшно: пустые глаза, слюнявые рты, отвисшие челюсти, испачканная одежда. Они шатались по лесу, словно ходячие мертвецы, говорили сами с собой, отдирали куски дерна и отправляли в рот. На них можно было наткнуться где угодно. Не лес, а сплошной сумасшедший дом, думал Теремон. Возможно, и весь мир теперь такой.
Умалишенные этой категории, больше всех пострадавшие от Звезд, были в основном безобидны, во всяком случае не опасны. Они понесли слишком тяжелый умственный ущерб, чтобы думать о насилии, и координация движений у них была настолько нарушена, что они не могли кому-то повредить.
Но были другие, не совсем обезумевшие – на первый взгляд почти нормальные – и вот эти-то представляли собой серьезную опасность.
Они, как быстро сообразил Теремон, делились на две разновидности. В первую входили субъекты, не имеющие дурных намерений, но одержимые истерической боязнью возвращения Тьмы и Звезд. Это были поджигатели.
До катастрофы они, скорее всего, вели размеренную, правильную жизнь – семейные люди, старательные работники, доброжелательные соседи. Пока на небе был Онос, они сохраняли полное спокойствие; но как только главное светило начинало клониться к закату и приближался вечер, их охватывал страх перед Тьмой, и они лихорадочно принимались искать, что бы такое поджечь. Годилось все – лишь бы горело. Пусть на небе после захода Оноса оставалось еще два или три солнца – их было недостаточно, чтобы разогнать неистовый страх этих людей.