— Первый раз всегда так бывает, — улыбнулась главбух.
Подавляя в себе готовое прорваться наружу раздражение, я взял чистый лист и стал расписываться. На главбуха я не смотрел. Когда лист запестрел не одним десятком подписей, Галина Владимировна осторожно пододвинула мне чековую книжку. Я, осторожно выводя буквы, расписался, и она больше не приходила.
С секретарем партийной организации завода Анатолием Филипповичем Тропининым я познакомился в первый же день своего пребывания на заводе. Он пришел ко мне в кабинет под вечер, когда схлынул поток посетителей. Вошел он без стука, решительно направился к дивану, привычно уселся с краю и, ожидая, когда я закончу разговор с председателем завкома Голенищевым, достал сигареты, закурил. Был он невысокого роста, худощав, с острым удлиненным лицом и серыми внимательными глазами. Выпуская дым в потолок, он задумчиво смотрел на меня, по-видимому не вникая в смысл нашего разговора. Однако, когда Голенищев, горячась, стал доказывать, что туристскую базу в Сенчитском бору нужно строить немедленно, иначе райисполком передаст нашу территорию радиозаводу, Тропинин негромко заметил:
— Ты не пори горячку, Василии Семеныч. Еще на заводе не устранены недоделки, один цех под открытым небом, а ты тут со своей базой… Если боишься, что варяги захватят нашу территорию, — завози туда стройматериалы, а капитальное строительство начнем ранней весной.
Тропинин поддержал меня — я как раз эту мысль и растолковывал председателю завкома — и, конечно, сразу расположил меня к себе. Впрочем, даже если бы он меня и не поддержал в эту первую встречу, мы с ним все равно бы сошлись. Чем больше я узнавал этого человека, тем больше он мне нравился. Взгляд у него прямой, открытый, говорит коротко и только по существу, умеет защитить свою точку зрения, а если окажется не прав, то открыто признает это, что далеко не каждому под силу…
Тропинин был неосвобожденным секретарем. В нашей парторганизации насчитывалось всего семьдесят четыре коммуниста. Конечно, это была большая сила, и я отлично знал, что мне есть на кого опереться. Анатолий Филиппович заведовал химической лабораторией, которая занималась анализом сырья, материалов, составлением рабочих смесей из местного сырья. Из этих смесей мы будем отливать железобетонные детали для строительства. В химлаборатории работали девушки-лаборантки. Они колдовали с пробирками, ретортами, приборами по определению качества и прочности железобетона. Потрескивали электрические пропарочные печи.
В белом халате с длинными пробирками в верхнем кармашке и в очках с черной оправой, он походил на моложавого профессора.
Мы толковали о перспективах завода, об общественных мероприятиях, которые необходимо провести в ближайшее время. Незаметно перешли на «ты». И получилось это как-то совершенно естественно. Мы были с Тропининым почти ровесники. Говоря о специалистах, Анатолий Филиппович был очень осторожен в оценках. Мне понравилось, что он ни в чем не навязывает свое мнение. Обратил мое внимание на инженера-конструктора Любомудрова, очень способного молодого инженера, но со странностями, что, в общем-то, свойственно всем талантливым людям: замкнут, необщителен, почти ни с кем не дружен. И тем не менее он, Тропинин, убежден, что этот человек принесет большую пользу заводу…
Однажды мы вместе возвращались домой. С наслаждением курили. В домах зажглись огни, ярко светили над головой уличные фонари. Небо было темное, без звезд. Холодный ветер покалывал щеки, задувал в рукава. Я вдруг подумал, что у такого человека, как Тропинин, должны быть славная жена и трое, не меньше, детей. Эта мысль не давала мне покоя, но я постеснялся спросить его. И, будто прочитав мои мысли, Анатолий Филиппович сказал:
— Мой Мишка, наверное, нервничает… Это мой старший, — пояснил он. — А всего у меня их — трое сорванцов.
Я улыбнулся про себя: иногда я безошибочно угадывал самые удивительные вещи. Например, в каком доме человек живет — хотя никогда не был на той улице — или какое у человека хобби… И чтобы еще раз себя проверить, сказал:
— Вы с сыном, наверное, что-нибудь мастерите? Не лодку случайно?
Он даже остановился и посмотрел на меня. И в глазах его изумление.
— Кто-нибудь вам сказал? — спросил он.
— Со мной бывает такое, — рассмеялся я. — Люблю угадывать.
— Я ведь на флоте служил, — сказал Тропииин. — Ну и увлекаюсь резьбой по дереву. Глядя на меня, и мой старший заразился… Сейчас мы с ним вырезаем парусник «Летучий Голландец».
— Вот и не угадал, — признался я. — Я ведь подумал, вы рыбак и мастерите с сыном обыкновенную лодку.
— Я заядлый грибник, — улыбнулся он. — Все грибные места в округе знаю. В прошлое воскресенье набрал корзину груздей и волнушек… — И тут Тропинин меня огорошил: — Я совсем не пью, — сказал он. — Ни капли.
— Желудок? Или печень? — полюбопытствовал я.
— Все так говорят, — улыбнулся он. — Да нет, со здоровьем у меня, тьфу-тьфу, все в порядке… Просто не нравится мне это. Не вижу никакой необходимости сидеть за рюмкой… то ли дело в лес по грибы! Вы не подумайте, что я ханжа и этакий одержимый поборник точности. Я ведь и на флоте не пил. — Он усмехнулся. — Зато вот куревом небо копчу… Жена говорит, лучше бы ты водку пил, чем дымишь все время…
Мы распрощались.
Я шагал по пустынной улице и улыбался. Настроение у меня было приподнятое: чего греха таить, я ждал встречи с секретарем партийной организации и боялся ее. Уж я-то знал, что многое зависит в нашей работе от того, как сложатся личные отношения между директором и партийным руководителем. Сейчас я мог себе смело сказать, что мне повезло: Тропинин именно такой человек, который и должен возглавлять коммунистов завода…
6
Утро было свежее, чистое. Солнце позолотило поредевшую листву в сквере. В чаше фонтана плавали желтые кленовые листья. Когда я спустился по каменным ступенькам на площадь, ко мне подошел тот самый паренек в джинсах и голубой нейлоновой куртке, который встречал меня с Архиповым на вокзале. На стоянке я увидел серую «Волгу». В первый день, когда я знакомился с заводом и коллективом, машина мне была не нужна. Пообедал я в заводской столовой. В кабинете у меня все время толпился народ, и я как-то не обратил внимания на этого паренька, который весь день проторчал в приемной. Вечером за мной заехал Бутафоров, и я уехал вместе с ним. Это, конечно, была моя промашка: нужно было познакомиться с шофером и отпустить его. Правда, по его виду, когда он сидел в приемной, не было заметно, чтобы он скучал. Голубоглазая Аделаида печатала отчет на машинке, а он, посмеиваясь, что-то рассказывал ей.
— Я за вами, — улыбнулся паренек. Волосы у него светлые и немного курчавятся, улыбка хорошая.
Второй раз оставлять шофера в дурацком положении было бы просто некрасиво, и я без всякого энтузиазма уселся рядом с ним. Он, включив мотор, отрекомендовался: звали его Петр Васнецов. Поймав мой взгляд, улыбнулся и сказал, что его предки не имеют никакого отношения к известному художнику Васнецову, хоти в своем роде тоже были знамениты: прадед был конокрадом, дед — устанавливал Советскую власть в этом городе, а отец в Великую Отечественную войну похитил немецкого генерала, за что был награжден орденом Ленина.
— А вы? — вырвался у меня законный, но не совсем тактичный вопрос.
— У меня все еще впереди, — улыбнулся Петр и тронул с места.
Сначала я ничего не понял. Подумал, что паренек чуть ли не впервые сел за руль. «Волга» вдруг сделала резкий рывок и чуть не завалилась на правый бок. В следующее мгновение она со скрежетом и визгом развернулась почти на одном мосте, и мы понеслись по улице, как торпеда. Даже бывалые шоферы, которых мы обгоняли, высовывались из кабин и, раскрыв рты, глазели на нас. Я сам автомобилист с приличным стажем, ездил почти на всех машинах — грузовых и легковых, но никогда не подозревал, что у тяжелой на ходу «Волги» может быть такой стремительный прием. А скорость она набирала, как мотоцикл «Ява». За несколько секунд под сто километров. Двигатель ревел, как дизель. Когда мы неслись по длинной и прямой Октябрьской улице, на спидометре стрелка перевалила за сто километров. На наше счастье, на пути не попалось ни одного милиционера.