Икряная ночь с болота
Горлопанит и поет
То эстрадная пехота
Тину с лунной жижой пьет.
Там на отмели прогретой
Секс и песни под луной,
Одурманены победой,
Отуманены весной.
Только нам почти нет дела —
Это тонко, да, почти.
Наша юность угорела, утонула —
Не найти.
Но занозит сердце в мае,
Так, как раньше, помнишь ли?!
В том далеком лунном крае
То, что мы не сберегли.
Рифма
Ни с рифмой жить, ни с прозой хороводить,
По сути, не касаясь бытия, не стану я —
Зачем мне пустословить?
Стезя сия давно уж не моя.
У слова есть предельное начало.
Над ним лишь Бог, и выше ничего.
И как бы то печально ни звучало,
До слова близко, а до Бога далеко.
И я гляжу на слово сквозь столетья —
От Книги Книг до нынешних времен,
И лишь касаюсь краешка бессмертья,
Крылатых фраз и избранных имен.
Пустоты рифмы слово заполняет,
Ложится дух на белизну листа,
И если в слове Бога не хватает,
То слово поглощает пустота.
И я, играя с рифмой, сердцем маюсь,
Стяжая дух, глотаю пустоту.
И лишь с молитвой к Богу устремляюсь,
Оставив слово и мирскую суету.
* * *
Во все века образ врага
Искался извне.
В той же Оптиной на стене
Храма есть пожирающий сам себя.
Драма начинается издалека…
Первый враг — это змея
Типа мудрого Каа,
Живущая к кущах Рая,
В зубах с яблочком
Подползшая к Еве бочком.
Но как это ни смешно,
Предполагаю я:
Это лишь аллегория,
Как в книжке или кино.
В любом споре я предпочитаю молчать,
Давая понять, что много читаю и смотрю.
И здесь улыбаюсь — спорьте.
Делаю паузу, замолкаю,
А потом говорю:
Позвольте продолжить.
Вернемся к Раю.
Итак: Ева, Яблоко и Змея —
Триптих врага.
Антииконка сия,
Дошедшая к нам из Рая.
Заранее зная, что сейчас будут крики феминисток,
Нудисток, а также юристов Apple,
А эта компания дюже злая, —
Пыл мой угасает.
Тем более, я, хоть в раю и не был,
По Божьей воле, душа моя точно знает,
Что эта библейская, блин, змея
Рядом с сердцем моим пребывает
И будет со мной до судного дня.
А это, заметьте, враги и друзья,
Не какая-то там придуманная история:
Это реалити-шоу — не аллегория.
Это конкретно — змея и я.
Точнее — бес и душа моя.
* * *
Я не имел, как мел, той белизны сыпучей,
У парты первой не робел,
Но и тогда я верил в Божий случай,
Тянулся вверх и добрым стать хотел.
Я мелким был душой своей и телом,
Когда года имели только прыть,
Не задавался я вопросом оголтелым,
Как сэр Шекспир: «ту би» или не быть?
Но мир всегда враждебен был к поэтам:
И там и сям — то пуля, то петля.
Я воевал с собой и бился с целым светом,
А мир смотрел с ухмылкой на меня.
Добрей я стал, наверно, ненамного
И мудрости с лихвой не отхлебнул.
Как море, мир раскинулся широко,
Я в мире этом много раз тонул.
И мир ловил сетями мое сердце,
И сердце билось рыбою в груди.
И чистил Бес меня, и жарил с перцем,
И я кричал: «Господь, меня прости!»
Борису Миронову
Борис, Борис, 100 тысяч крыс
Умножь в уме на Легион —
Приговорен ты этой бесконечной
Кривой, бездушной, бессердечной.
Ты знаешь сам, пусть золото икон
Твоим словам придаст святую силу.
Архистратигу Михаилу
Поручено тебя оберегать.
Святая рать приставлена к тебе
Но быть чему — тому не миновать.
В судьбе прописанной на все есть воля Божья.
А в наши дни и в наше бездорожье
Есть Божий путь единственный — прямой.