========== Не хочу чувствовать ==========
Если бы кто-то сказал мне, что когда-то я превращусь из представительницы султанской семьи во второсортную рабыню, я бы рассмеялась ему в лицо или даже пошутила. Но всё не так, как кажется. К моему сожалению.
Когда они отодвинули полупрозрачную алую завесу, за которой скрывался мой Вечный Мучитель, я успела сбежать, нагрубить, расплакаться и даже попасть в неприятность. В большую неприятность, что даже имело своё имя, титул и слегка запятнанную родословную. Шехзаде Мехмед Хазретлери.
Я помню, как кричала и пыталась сбежать. Помню, как молила его прекратить издеваться надо мной и отпустить, испачканную в слезах и крови. Помню, как пыталась отбиваться, кусая его до крови и царапая ему лицо. Его наглое, обозлённое, но оттого не менее довольное лицо отпечаталось в моей памяти жгучей язвой, которая теперь воспаляется каждый раз, когда я чувствую его присутствие. Я помню, как он лишил меня чести. И отчаянно хочу забыть. Но шрамы на теле не перестают мне об этом напоминать.
Он вколачивался в моё тело так яростно, что меня пронизывало импульсами сумасшедшей боли, зарождаясь в кончиках пальцев ног и заканчиваясь где-то посреди головы, где в тот момент скопились всевозможные мысли о скорейшей смерти. Я никогда не имела желания покинуть этот мир и исчезнуть из памяти всех близких, но когда Мехмед вжимал меня в мягкие перины, на ухо нашёптывая различного рода гадости, я поняла, что это превратилось не в желание, а в безумное стремление. Его препротивные поцелуи отпечатывались на моём теле алыми кровоподтёками, становясь метками. Метками, показывающими мою беспомощность, бессилие. Они были пятнами грязи, что таилась не только на моей шее и груди, но и внутри, в душе, что медленно распадалась под напором жесткого мира.
С каждым его толчком внутри меня умирала надежда на спасение, с каждым его ударом, остающимся на моём лице красным жгучим следом, гнила внутри уверенность в том, что меня всё же спасут. Но никто не сделал этого. Видимо, не посчитали нужным или не успели. И сколько бы я раз не звала на помощь, мой отчаянный крик отбивался от стен его покоев и таял в нём, точно снег под мартовским солнцем.
Я просила Зару-хатун помочь мне, чтобы она позвала кого-то на помощь. Но в ответ я лишь получила испуганный кроличий взгляд и звенящее молчание. Она никого не позвала.
И до сих пор тело горело. Я чувствовала себя так, словно меня изваляли в грязи, которая не смывалась даже под самым усиленным трением жёсткой мочалки или под напором нескончаемых потоков кристально-чистой воды.
Я ничего не хочу чувствовать.
***
— Ешь давай! Шехзаде скоро придёт, а ты упрямишься! Тебе честь такую оказали, в отдельном доме поселили, а ты носом крутишь!
Эта женщина держала ложку у моего рта, уговаривая поесть. Я чувствовала её прожигающий озлобленный взгляд, что упёрся в моё серое лицо, слышала её тяжелые вздохи и гнев, что выходил из её тела резкими потоками, словно волнами. Но аппетита совершенно не было. А стоило ей упомянуть Мехмеда, как резко моё тело воспротивилось и в горле встал ком, тошнота подкатила стремительно и горький привкус рвоты я уже ощущала на корне своего языка.
— Я ненавижу это место. И Вас. И шехзаде. Всех ненавижу. — тихо шептала я, слабо сжимая малинового цвета платье. Перебирала на нём камешки, пытаясь их оторвать, дёргала ниточки, что торчали из неаккуратно обшитых каёмочек. Делала всё, что могло бы меня отвлечь от мысли об очередном приезде Мехмеда. Он приезжал сюда, чтобы поглумиться надо мной, попытаться напомнить о том, кто я и какое место занимаю в этом государстве. Он каждый раз неустанно твердил мне, что я — ничтожество. Ничтожество, которое лишили чести, дома, друзей, свободы и отчаянного желания жить. Всё, чего мне хотелось — перестать видеть, слышать, чувствовать. Существовать в принципе.
Не отвлекали ни книги, ни рисование. Только причинение боли самой себе возвращало меня в реальность и вновь беспощадно окунало в этот бескрайний океан моих личных страданий. Помнится, как один раз от безысходности я стала биться головой о стену и рвать волосы на голове, истошно крича. Тогда мои руки стянули куском грязной тряпки, и в рот впихнули такую же, чтобы я не сумела вновь позвать на помощь или просто закричать в надежде на то, что меня услышит хоть кто-то.
Я стремительно лишалась рассудка и совершенно не знала, что мне с этим делать. Но я ощущала всеми фибрами погибающей души, как схожу с ума от безысходности, одиночества и боли. Днями и ночами я мучилась от мысли, что не могу ничего сделать и просто молча повинуюсь всему, что мне прикажут сделать.
— Ну что ж ты упрямишься?! Ешь!
— Раз не хочет, то пусть голодает.
Его голос раздался совершенно внезапно за спиной женщины в мутно-оливковом платье. Она учтиво преклонилась перед ним, не выпуская из рук ложки, на которой всё ещё пылал горячий плов, и от него тянуло донельзя острыми специями. Взглядом мне удалось зацепиться за остаток свечи в другом конце маленькой комнаты, но получилось мне держаться за неё совсем недолго. Ровно до того момента, как он прогнал неизвестную мне хатун и она не оставила нас наедине.
— Ты снова не ешь, Лале. Сколько ты уже держишься? Неделю? — его издевательский тон выбивал меня из колеи и сводил с ума. По жилам пробежал страх и безысходность, я чувствовала дрожь каждой своей венки и капилляра.
— У меня для тебя плохие новости, — с наигранной досадой прошептал он, усаживаясь рядом и выхватывая из позолоченной тарелки ярко-зелёное яблоко, сочное и кислое, судя по разлетевшемуся кисловатому запаху, от которого все мои рецепторы в один момент взбудоражились. Рот наполнился слюной, пришлось приложить усилия, чтобы сглотнуть и не вырвать. Хотя рвать было нечем — я не ела около недели, питаясь одной водой. Желудок уже сводило адской болью, но она была ничем по сравнению с той, что я испытала всего месяц назад.
— Отец тебя ищет со всем войском. Но я не хочу тебя терять, потому ты должна вести себя тихо эти несколько дней, — он говорил тихо, будто жалея меня и стараясь уберечь от неведомой беды. Для него это, может, и беда, но для меня — призрачный шанс на спасение, возможность вновь прочувствовать прикосновения солнца к коже и надежда на то, что у меня появится возможность зажить нормально.
— А то что? — я произнесла с отвращением, вызовом, который дрожал в моём охрипшем голосе. Внимательно наблюдала за его реакцией, не отрывая взгляда, чтобы сразу заметить ту нотку гнева, которая первым делом промелькнёт в иссиня-чёрных очах.
— М-м-м… — он замялся, задумываясь над тем, что ответить, — Может, тебе отрежут язык. Кто знает.
Страх проглотил меня, переваривая в толще волнения. Я не готова была лишаться языка, но если это моя цена за свободу, то я готова расплатиться сполна, лишь бы вновь почувствовать себя на воле. Я была птицей в золотой клетке, которая изо дня в день билась о прутья в попытках вырваться и ринуться к солнцу, рассекая горячий воздух и обжигая крылья.
— Ты сумасшедший…
— Не забывай с кем ты говоришь, хатун. Ты всё ещё моя наложница, фаворитка с отдельным домом. Ты живёшь в тех условиях, о которых другие девушки лишь мечтать могут. Ты должна быть благодарна мне за такую оказанную честь.
— Честь, которую ты у меня отобрал и теперь подсовываешь её под видом золотых блюд, украшений и платьев? Надеюсь, что в Преисподней ты прочувствуешь всё то, что ощутила, — я плевалась словами так дерзко и отчаянно, что не заметила, как он резко потянулся к моему горлу, а затем жёстко сжал его, за долю секунды лишая доступа к кислороду. Попытки вдохнуть были жалкими, ровно, как и порывы вырваться из стальной хватки юношеских рук. Даже тут, сидя на мягком длинном диване, я брыкалась и пыталась разжать его пальцы, кои словно канатом охватили мою шею и затянули донельзя туго. Он смотрел прямиком мне в глаза, копаясь в душе и гигантских дозах пронзившего насквозь адреналина. Я несколько раз попыталась его ударить, за что тут же получила наказание: звонкая пощёчина отпечаталась на моём лице, а хватка в ту же секунду обмякла, рука скользнула вдоль моей груди и пала на своё место — на его собственное колено. Кашель не давал мне сполна насладиться вкусом омерзительного затхлого воздуха, от которого кругом шла голова, и совершив ещё несколько попыток сделать глубокий вдох, мне удалось всё же наполнить лёгкие до краёв.