Что-то словно пронзило моё сердце, разразив всё тело раскатом грома, расколов его на части ударом смертоносной молнии. Все чувства и эмоции смешались воедино за одну жалкую секунду, заставив меня взреветь от грусти, засмеяться от радости и съёжиться от страха. И весь спектр человеческих эмоций закружил меня в чокнутом водовороте, где меня пронизывали все оттенки стыда и гнева, печали и радости.
В глазах — яркий свет. Я чувствовала, как этот свет проходит сквозь меня, как он наполняет каждую клеточку моего организма и превращает её в маленький светлый комочек, что собой вместе образуют плотный поток белого, точно снег, света. И боль, и наслаждение наполняли меня одновременно, чередуясь между собой, словно играя в какую-то незамысловатую игру-догонялки. Одно сменялось другим, все мои нервные окончания стали в сотни раз чувствительнее, на каждую такую перемену моё нутро реагировало донельзя ярко. Моё тело, казалось, воспарило над землёй, и каждая моя кость сломалась в этот момент, лишая меня надёжной опоры. Но вдруг они вновь срослись, унеся за собой всю испытываемую муку, на её место поставив лишь умиротворение. Долгожданное умиротворение.
Свет, что разлился перед моими очами молочной пеленой, туманным занавесом, стал неприятно пощипывать радужку, внутреннюю сторону век, кожу вокруг глаз. Он словно стал резать мои глазные яблоки, втыкать в них кучу маленьких иголочек, которые я не в силах была ни вытащить, ни сломать хаотичным движением очей. Чем больше я двигала ими, тем больнее мне было, тем отчаяннее я кричала в попытках избавиться от этого ощущения, что крепкими лозами обвило моё тело и стиснуло его в смертельных объятиях.
Сила света постепенно меркла, неприятное свечение заменяли разрастающиеся акварельные пятна тьмы, что облегчала мои страдания, проникая под кожу и залечивая каждую ранку, которую за собой оставило неизвестное мне сияние. Она была намного приятнее света, намного ласковее, бережнее. Тьма словно скрывала все мои недостатки, показывая лишь истинную, чего-то стоящую сторону, без изъянов, только с наилучшими качествами.
Я упала на пол, больно ударившись спиной об пол и услышав хруст собственного позвоночника, который не предвещал чего-то плохого. Такой хруст можно было услышать, когда меня кто-то очень крепко обнимал. Кто-то, кто в один момент позволил себе предать меня и забыть про поиски, отмахнувшись от моего уставшего фантома, точно от надоедливой мухи.
Я распахнула глаза, но тёмное полотно передо мной не исчезло. Словно меня закинули в полумрак, проверяя, смогу ли я сориентироваться, использовав лишь собственный чуткий слух. И действительно, каждый шорох я слышала донельзя отчётливо. Я попыталась проморгаться, наивно полагая, что после такого потрясения меня просто не отпускало подсознательное желание остаться в темное, но нет. Я отчаянно вглядывалась в кромешный мрак, в своей памяти по кусочкам собирая воспоминание о маленькой свече. Она же пылала перед тем, как меня пленили эти метаморфозы, что совсем неподвластны мне, так почему я сейчас не могу её найти? Сколько времени я пробыла в этом «трансе»? Час? Минуту? Неделю?
Время в том светлом месте было сказкой. Выдумкой, которой попросту не существовало. И я не могла определиться. Не знала, сколько пробыла в бессознательном состоянии. Я потёрла глаза руками. Может, мне мешала видеть кровь, что затекла в мои очи и покрыла их толстым слоем густой патоки. Но ничего не возвращало моего зрения.
«Почему я не вижу…?»
— Цена за дар… Цена за дар…
Истерично захохотав, я запустила пятерню в короткие каштановые волосы, крепко хватая их у корня и оттягивая так сильно, будто пытаясь содрать с себя кожу, стянуть её, словно надоевшую одёжку. Хриплый хохот срывался с покусанных уст, разрежая густой вибрирующий воздух, в коем всё ещё витал знакомый аромат смерти и благословения. Кровь и фиалки смешались в одно целое, насытив собой этот чёртов подвал до краёв.
Я вдыхала этот запах в попытке успокоиться, но единственное, чего мне хотелось — дотла сжечь это место, испепелить его, остатки рассеяв по тёплому южному ветру. Но я знала, что если прямо сейчас меня поглотит гнев, отобрав возможность дышать и чувствовать хоть что-то, то я никогда не сумею выбраться из этого подвала, обрекая себя на самую глупую смерть.
Неспешно передвигаясь по небольшому погребу и выставив перед собой руки в попытке защитить себя от внезапно выросших предметов, я в памяти пыталась воссоздать то, что видела изо дня в день, пока погибала в этом месте, заживо гния. Когда же я больно ударилась о каменный выступ ногой, то попробовала ощупать его, чтобы убедиться в том, что мне всё-таки повезло и я сумела найти лестницу по памяти, коя в последнее время подводила, не слушалась.
Руками повторяя движения, подобные шагающим ногам, мне удалось убедиться, что это всё же лестница, подъём наверх, кой станет моим спасением. Подобно собаке, я стала взбираться вверх, молясь о том, чтобы на этом узком камне не ошибиться и не упасть, сломав себе что-то вновь. Я знаю, что такое переломанные кости и как долго они срастаются. Особенно тяжело стало ползти, когда дали о себе знать два перелома, ноющие при каждом прикосновении или перенапряжении. Тьма не смогла забрать у меня всю боль, но большей части всё же лишила, за что я всё-таки испытывала какую-то благодарность. Благодарность пустоте, что отняла у меня зрение и унесла его с собой, оставив меня немой и незрячей, совсем беспомощной неумёхой.
Я испытывала нестерпимый волчий голод. Мне так хотелось есть, что попытки выбраться отсюда стали отчаяннее, слюну с каждым разом становилось глотать тяжелее, а желудок стягивался в тугой узел с каждым жалким глотком.
Кажется, хозяйка что-то приносила мне поесть. Но возвращаться резона уже не было. Я поборола, наверное, целую сотню ступенек, и спускаться назад теперь было рискованно, глупо, необдуманно. Хоть мыслить мне удавалось из последних сил и не всегда правильно, рационально, но я всё же старалась походить на абсолютно привычную им Лале, страдающую от ударов беспощадной судьбы, проверяющей на прочность каждого, кто остановится на перепутье.
Когда головой я упёрлась во что-то твёрдое, макушкой приложившись о предполагаемый деревянный люк, то меня настиг небывалый страх, такой, которого я не ощущала даже когда мне собирались отрезать язык или в момент «просветление», сменившегося вечной тьмой. Дыхание спёрло, тело занемело и больше не подчинялось мне, постепенно обмякая и не позволяя удерживаться на, к счастью, практически невредимых четырёх конечностях. Они словно превращались в тоненькие тросточки, травинки, которые не способны были удерживать такой вес.
Приходилось направлять поток прохладного воздуха изо рта, чтобы хоть как-то облегчить жжение в пальцах, и они не перетягивали на себя моё внимание. Мне важно было сконцентрироваться на том, чтобы открыть этот люк, поднять его и выбежать из злосчастного погреба, хоть и на четвереньках. Но мне снова придётся пожертвовать собой, своими конечностями, чтобы просто выбраться, вкусить ненадолго плод невидимой свободы и прочувствовать на себе мягкие касания света. Я не увижу ни лучика больше, но это казалось всяко лучше, чем постоянно биться в агониях непобедимого страха из-за того, что виделось.
Я не хотела видеть этого больше. И действительно перестала.
Представляю, как медленно поднимается деревянная преграда и как маленький лучик света просачивается сквозь образовавшуюся щель, что с каждой секундой становится шире, больше, и впускает всё больше света в подвал. Я помню, как это выглядело, когда меня выпускали, и представить, каково то — не доставляло проблем.
По ушным раковинам скользнул препротивный скрип заржавелого металлического механизма, резанул по барабанным перепонкам. Напряжение в моих обожжённых пальцах нарастало постепенно, совсем неспешно, будто растягивая дьявольское мучение. Ощущение, будто кто-то наступил на них, медленно перемещая вес своего толстого неуклюжего тела на настрадавшиеся пальцы. Когда раздался победный грохот тяжёлого бруска дерева, то всё моё напряжённое нутро прожгло импульсом, накрыло сокрушительной волной, в которой я потеряла остатки самообладания.