Хатун с грохотом упала на пол и все в один момент ринулись к ней на помощь, с умирающей внутри надеждой на то, что её всё ещё можно спасти, вытащить из этой бездны помешательства и больной зависимости от чего-то им незнакомого, неведомого.
Первым её схватил невысокий мужчина, темноглазый, с горячей страстной кровью внутри, что, несмотря на своё безудержное юношеское кипение, застыла в момент её прикосновения. Это сложно было назвать прикосновением. Это была мёртвая хватка, обвившая запястье воина крепкими холодными кандалами.
Его изумрудные глаза закатились, оголяя бельмо и пряча под трепещущее веко радужку, а губы стали беспокойно соприкасаться и растягиваться, словно он разминал их перед какой-то важной речью. Движения губ он повторял за Лале, что лежала на полу и лукаво усмехалась, диктуя устами янычара то, чего так давно не могла сказать.
— Спустя столько времени…— твёрдый мужской баритон приостановился ради неуверенного хрипа, секундного кашля, — вы пришли. Вы оставили меня здесь умирать и искать спасения в Дьяволе. А ведь Нечистый так хорош собой… Убирайтесь! — громко завопил мужчина, резко подавшись вперёд и схватившись за меч, за долю секунды высвободив заострённое лезвие из ножен. Рывками кидаясь на каждого, кто пытался подойти ближе, воин хищно рычал, уподобившись зверю, кой отчаянно защищал свою территорию.
— Чем одержима наша Лале…? — испуганно шепнул Аслан на ухо Владу, который перекручивал в голове все те сны, в которых она являлась такой, какой он видит её сейчас. Она приходила его воспоминания, сны, просила помощи, но он лишь отмахивался от неё, как от глупости, что привиделась совершенно случайно. И лишь когда стали мучить кошмары, а крики Лале стали невыносимо громкими, заставляя просыпаться в холодном поту, только тогда она обратил на это внимание и стал молить султана о продолжении поисков. Влад доказывал, что если бы в тот вечер янычары вели себя напористее и всё же вошли в дом, то его любимая племянница сейчас бы сидела в своих покоях с книгой в руках, целая и невредимая.
— «Вашей» Лале никогда не существовало! — яростно закричал молодой воинственный парень, кружа вокруг лежащего бормочущего тела, подобно голодному стервятнику. Он не давал никому прикоснуться ней. Точнее, она сама не давала к ней прикоснуться, выказывая ярость через другого человека, который мог донести хоть что-то до враждебно настроенных мужчин. — Вы предали меня! Предали! Только один человек навещал меня, дарил любовь и заботу, не лишая внимания ни на секунду! И я его фаворитка, единственная и любимая!
— Мехмед, — сухо констатировал Падишах, делая аккуратный неспешный шаг в сторону лежащей Лале и защищающего её мужчины, чьи глаза походили на стеклянные очи разъярённого быка. Хоть они и были пусты, ведь видно было только их белок и полопавшиеся на нём сосуды, но эта одержимость ощущалась даже в воздухе, что вмиг стал густым настолько, что каждый звук застревал в нём, будто неаккуратный мотылёк в паутине.
— Единственный, кто не был ко мне равнодушен! И хоть он принимал жестокие меры, чтобы угомонить мои порывы быть спасённой и жить среди таких уродов, как вы, он всё же дорог мне. Мехмед сразу показал мне, кого стоило опасаться и кому не стоило доверять.
Взмах мечом. Удар. Свист металла и характерный звон двух соприкоснувшихся лезвий, ударившихся друг о друга в неисчерпаемой злобе. Влажный хруст костей и едва слышный хрип. Запах крови, заполонивший всё пространство.
Парень упал на колени, обречённо глядя на Аслана, уверенно держащего оружие в своих руках и тяжело дышащего после короткой отчаянной схватки. Взгляд, который одаривают предателей, коснулся яшмовых очей рыжеволосого юноши, и тот в бессилии бросил меч на пол, устало оглядывая лежащие тела.
Никто из них не заслужил такой участи. Радовало лишь одно: Лале всё ещё дышала, хоть практически и незаметно.
***
— Бедная моя девочка… Что же с ней стало… Нечистый овладел её светлой душой и заставил страдать!
Султан Мурад метался из стороны в сторону, не находя себе места, в котором бы было спокойно. Он чувствовал свою вину. Неизгладимую вину за то, что не послушал, что не спас. Лале — лучик света, напоминание о его погибшей сестре, которой он пообещал защитить племянницу любой ценой, будь то государство или его собственная жизнь. Всё, что могло стоять на кону — не имело значения. Лале должна была прожить совершенно счастливую жизнь, без боли и страданий, купаясь только в любви и сладострастном счастье. Вместо этого она сейчас бьётся головой о стены темницы, жадно ест собственную плоть и дразнится через маленькую решётку на грубой толстой двери, ведущую в её личную просторную комнату. Каменную и тёмную.
Кто знает, сколько человек она убила. Сколько заставила страдать. Но она явно не заслуживала того, что с ней сейчас происходит, не заслуживала такого скотского отношения. К ней относились уже не как к золоту или сокровищу, а как к жалкой лесной твари, обезумевшей от одиночества и окружившего её мрака, как к рабыне, что прибыла на невольничий рынок в качестве товара. Хотя, так неуважительно не относились даже к грязным непослушным девицам на рынке.
Ей грозила казнь. Казнь за колдовство, за убийства и покушение на жизнь шехзаде, что уже оправился от неведомой болезни и по первой же возможности приехал в столицу по просьбе отца. Конечно, в первые же минуты он был жестко отруган и даже получил пощёчину, такую, что широкая отцовская ладонь отпечаталась пунцовым следом на юношеской белой щеке. Гнев Султана был настолько сильным, настолько неудержимым, что его собственные покои уже трещали по швам, ведь почти каждый предмет в этой комнате был разломан, разбит на тысячи осколков. Мурад винил Мехмеда в его жестокости, винил в том, что произошло с этой маленькой ни в чём невиновной девочкой, что встала на неверный путь лишь благодаря шехзаде. Высокомерному шехзаде, что ставил свои прихоти выше чужих нужд и возможностей.
Выше чужих жизней.
Комментарий к Не хочу видеть
заклинание автор нагло спиzдiл из “Дневников Вампира”
:)
========== На поводу у Дьявола ==========
Я тяжело сглотнула, слабо и неуверенно облизнув сухие губы. Стараясь отделаться от тяжелого липкого сна, что впился в мою кожу маленькими твёрдыми иголочками, я поднялась с холодной земли, на которой дремала уже несколько часов. Или дней. Или минут. Я не улавливала время, не следила за его стремительным течением. Пропускала мимо, наивно полагая, что когда-то сумею им овладеть и научусь управлять каждым неуловимым мгновением, что в моих руках превратится в податливую мягкую массу, подобной глине, из которой я смогу создать то, что нужно мне.
Я не хочу умирать. Я просто не могу умереть после всего, что случилось. Не могу просто так сдаться, оставить тех, кто вселил в меня прорастающее зерно надежды и бережно его выращивал, согревая робкими объятиями и напитывая тёплыми словами, от которых сейчас переворачивалось нутро. Мехмед ни в чём не виноват. Его вины в моём безумии нет. Бремя вины несла я, что не хотела видеть очевидного, хозяйка, что не наставляла меня, не помогала пройти этот тернистый путь принятия, Влад и Аслан, что так нагло и бессердечно предали моё доверие.
Единственное, чего я боялась сейчас — наказания для Мехмеда. Я пережила едва ли не все виды кары, потому могла бы смело и самоотверженно заявить, чтобы вся боль, кою ему собирались причинить, перешла в мои руки, запятнала моё тело. Но не его. Стенания во время того, как меня била хозяйка, слетали с моих губ так часто и невинно, как стихи слетали с губ молодого поэта, а каждый тот дрожащий звук, наполненный страхом и сожалением, обжигал кожу и оставался нарывом на ней. Я бы выдержала любую каторгу, перенесла бы её также легко и непринужденно, как обычно переносила простуду. Не знаю почему мне так хотелось защитить шехзаде, но так велело воспалённое сердце и запутавшийся в густых ветвях сомнения и преданности разум.