Отделенья души от тела?
Ибо две, – говорю, – есть смерти:
Есть смерть тела и смерть души.
Жизнь того, кто душою умер,
Но имеет тленное тело,
Которое быстро стареет,
Распадаясь и разрушаясь,
И если б душа при этом
Никогда не рассталась с ним,
То такая жизнь, – говорю Я, –
Неужели не будет хуже
Любых наказаний в аду?
Но ты посмотри на несчастных,
Одержимых священной болезнью[224],
Как их плоть истощается страшно,
Разлагается тленное тело,
Как без рук, без ног и без глаз,
Без губ, без ушей, без носа,
Неподвижные совершенно,
Безголосые и глухие,
Они голосами немыми
Просят Бога, чтоб Он их избавил
От плоти как можно скорей.
А если бы жизнь такая
Навечно была бы дана им,
То, – опять скажу, – неужели
Жить не хуже, чем умереть?
Итак, наказание стало
Великим благодеяньем:
Это не наказанье вовсе,
А действие Божьей любви.
Ибо смерть для людей означает
От хлопот и забот избавленье,
Прекращенье болезней, страданий,
Отсеченье грехов и неправды,
Избавленье от всякого зла.
А тем, кто жил свято и чисто,
Смерть дает непрестанную радость.
Утешенье и вечную сладость,
Невечерний Божественный свет.
Но еще до того, как ты с телом
Разлучился, – тебе говорю Я, –
Взирай на Мое снисхожденье,
На Мои благие деянья,
Познавай все Мои дары.
Ибо Я явил всему миру
И Себя и Отца; Я обильно
Излил Всесвятого Духа,
Поверь Мне на всякую плоть[225].
Я открыл Мое имя людям,
Показав делами Своими,
Что Я есмь Творец и Создатель;
Я показываю и ныне
Всем людям, живущим в мире,
Все, что нужно делать. Аминь.
Гимн № 21
Молитва к Богу – просительная и благодарственная за все, что было с ним (св. Симеоном) (56:35)[226]
Господи, даруй мне разум,
Господи, дай мне познанье,
Ты Сам научи меня, Боже,
Творить все Твои повеленья.
Я – человек, как Ты знаешь,
Больше других согрешил я,
Но Ты пощади меня, Боже,
По Твоему милосердью,
И сделай со мною, нищим
И сиротой в этом мире,
Все то, что один Ты знаешь.
Отделив от отца и братьев,
От друзей и родных, Владыко,
От земли, где родился, вырос,
От дома, где жил я в детстве[227],
Ты вывел меня, Милосердный,
Из Египта, мрачного ада[228],
Ибо так Ты мне дал, Владыко,
Рабу Твоему худому,
О том говорить и думать.
Отделив от всего, воспринял
Меня Ты страшной десницей[229]
И дал на земле отца мне[230],
Повергнув к ногам святого
И бросив в его объятья.
К Отцу Твоему привел он
Меня, о Христе мой Слове,
К Теюе же чрез Духа Святого,
О Троица, о мой Боже!
Плача, как сын Твой блудный[231],
Припал я к Тебе – Ты знаешь,
Но Ты меня вновь удостоил
Сыном Твоим называться.
О, как уста мои, Боже,
Нечисты и недостойны!
Как беден словами язык мой,
Что Тебя воспевать не в силах,
Что благодарить не может
И рассказать неспособен
О великих благодеяньях,
Которые Ты со мною,
Сиротой и странником, Боже,
На земле изгнанья соделал[232].
Ведь твои все странники мира,
А то, что Твое, Владыко,
Что Твоим Ты даруешь, Боже,
Того ни глаза ни видят[233],
Ни язык рассказать не в силах,
Ни мир то вместить не может[234].
Потому нас мир ненавидит[235],
Злословит, преследует, гонит,
Потому он готов убить нас[236]
И на все против нас способен,
Если мы в него попадаем.
Но Ты соизволил, Владыко,
Чтоб мы в немощи были крепки[237],
В нищете чтоб богаты были,
Чтобы радоваться умели
Среди скорби[238], живя вне мира.
Мы – с Тобою, Владыко Боже,
Мир же держит лишь наше тело.
Обольщается он, не видя,
Что удерживает лишь бренье,
Но он и его не получит,
Ведь Ты обещал, что станет
И оно всецело духовным
При последней трубе, Владыко[239].
А тогда этот мир удержит
Вместе с друзьями своими,
Миролюбцами и слепыми,
224
Т.е. проказой. В Древней Греции “священной болезнью” называли эпилепсию, однако Отцы Церкви (св. Григорий Богослов, преп. Иоанн Лествичник и др.) употребляют это выражение применительно к проказе.