Особенностью языка Симеона является частое употребление оксиморонов – словесных пар, в которых одно слово как бы противоречит другому: «вид безвидного, количество бесколичественного»[345], «нераздельно разделяемый и непознаваемо познаваемый»[346], «видится невидимо, вмещается невместимо»[347], и других. Это не просто стилистический прием, а попытка выразить трансцендентность сущности Бога, парадоксальность тайны христианства, «неизреченность» того союза души с Богом, о котором говорится в писаниях Симеона, то есть попытка «выразить невыразимое». Подобные терминологические пары, например «незнанием и невидением увидеть и познать»[348], «пресветлый мрак»[349] и другие характерны для языка Дионисия Ареопагита и вообще для апофатического богословия, так же, как все термины, начинающиеся приставкой «не-» или приставкой «сверх-» (непознаваемый, неприступный, незримый, сверхблагой), которыми тоже пользуется Симеон.
Необходимо также отметить, что во все тексты Симеона вкраплено огромное количество цитат, парафраз, реминисценций и аллюзий из Священного Писания, причем провести четкую грань между цитатой и простым намеком или полунамеком невозможно, так как тексты редко цитируются буквально, тем более в «Гимнах», где они подгоняются под определенный стихотворный размер: «Один (Иоанн Креститель) взывает и проповедует всем, что одного ремня или ремешка обуви он не может развязать[350], другой же (Павел), когда взошел на третье небо и после этого был взят в рай... говорил: я слышал слова, которых не могу изречь[351], Бог же обитает в неприступном свете»[352]. В этом фрагменте 21-го гимна три цитаты, и ни одна из них не дается буквально; очевидно, все они приводятся по памяти, и притом автор гимна добавляет лишние слова: вместо «ремня» пишет «ремня и ремешка», вместо «Бог обитает» – «Бог же обитает». Впрочем, такое отношение к тексту Священного Писания не является характерной чертой одного Симеона или особенностью поэтической речи: у большинства Святых Отцов библейские тексты чаще всего цитируются в пересказе. Это особая культура цитирования, свойственная тем эпохам, когда еще не существовало кавычек, когда одно и то же произведение надписывалось именами разных лиц или не надписывалось вовсе, когда при заимствовании чьего-либо текста – будь то отдельное выражение или целый трактат – не требовалось непременно ссылаться на автора. Вот еще один пример – описание «погони» души за «убегающим» от нее Богом: «Я не обернулся назад, не проявил нерешительности, не замедлил бег... но всеми силами стал искать Того, Кого не видел, осматривая дороги и заборы, не явится ли Он где-либо. Обливаясь слезами, я расспрашивал о Нем всех, когда-либо видевших Его... пророков, апостолов и отцов, поистине мудрых... Со слезами и великой скорбью сердца я упрашивал их сказать мне, где они некогда видели Его, или в каком месте, или как и каким образом? И когда они еще говорили со мной, я побежал изо всей силы и увидел Желанного моего»[353]. Эти необычные образы «поиска» и «погони», безусловно, отражают личный опыт святого Симеона, однако внешняя форма описания навеяла Песнью Песней: «Искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя... Встретили меня стражи, обходящие город: «Не видали ли вы того, кого любит душа моя?» Но едва я отошла от них, как нашла того, кого любит душа моя; ухватилась за него и не отпустила его»[354]. Мы видим, как любовная тематика этой библейской книги, некогда вдохновлявшая Оригена и святителя Григория Нисского на аллегорические толкования, в которых стремление женщины к своему возлюбленному было переосмыслено как стремление души к Богу, вновь отозвалась в творениях великого мистика XI века. Но говорить здесь о цитировании, так же, как и во многих других случаях, не приходится. Иногда кажется, что библейские образы не интересуют Симеона сами по себе и он воспринимает в Священном Писании только то, что созвучно его опыту. «Симеон производит впечатление человека, который не читает текст или даже фразу целиком: он воспринимает слово или образ, и этого достаточно для его в высшей степени поэтического и наделенного воображением духа», – говорит известный исследователь творчества преподобного Симеона Ж. Даррузес[355].