Николай Сормов встретил на Барнаульском заводе старых знакомых, с которыми ещё Ползунов начинал делать свой паровой двигатель. Заводчане тоже не забыли помощника великого изобретателя и с гордостью показали работавшие паровые насосы. Оказывается, практичные заводчане, сохранили всю оснастку для изготовления паровых двигателей модели Ползунова. Я договорился с управляющим, что они изготовят три мощных паровых двигателя и осенью доставят их в Иркутск. Аванса в пятьсот рублей серебром вполне хватило. Ничего более нас не задерживало в Барнауле, тем более, что Палыч запасся необходимым количеством фуража для дальнейшего пути. По рекомендации местных властей, проводником к нам устроился потомственный служилый казак Тимофей Кочнев. Он собирался возвращаться в Охотск после трёхлетнего путешествия в Санкт-Петербург и обратно. Невысокий, продублённый морозом и жарой, смуглый казак, заросший бородой по самые глаза, оказался великолепным рассказчиком.
Больше того, Тимофей был умнейшим проводником. Почти каждую неделю, а то и чаще, мы устраивали ночлег недалеко от редких сибирских поселений. Такое соседство позволяло нам закупать фураж для коней, договариваться с жителями о создании больших запасов для наших будущих караванов. Женщины и дети получали возможность хоть раз в неделю вымыться в бане, согреться и постирать бельё. После нашего марша через пустынные степи от Урала в Барнаул, путь до Иркутска показался отдыхом. Кочнев так выстроил маршрут, что мы успевали пройти до сорока и больше вёрст за день. Учитывая малоснежную зиму южной Сибири, наши фургоны двигались хорошо, в спокойном темпе. Редкие аборигены рассматривали наш караван со склонов гор, не решаясь приблизиться к вооружённым всадникам.
Кочнев, однако, постоянно напоминал о воинственных местных племенах, рассказывая байки о стычках казаков с хакасами, джунгарами и бурятами.
— Вот на этом перевале, — указывал он на очередной склон, поросший лиственницами, — лет десять назад мы еле отбились. Хорошо, снег пошёл, дня три подряд палил, хан ихний всю орду назад увёл, за южный хребет. Иначе, не было бы у тебя проводника, Викторыч. Совсем нам кердык наступал, народ израненный, порох на исходе.
— А сейчас где этот хан? — встрял в разговор любопытный Лёшка Петухов, — поди, опять нас караулит на перевале?
— Нет, теперь монголы и джунгары редко нападают, — улыбнулся Тимофей, — у них свои заботы. Ханьский император, который год воюет в Джунгарии, говорят, все племена под себя подгрёб. Монгольские степи давно уже под китайцами. Некогда и некому теперь с нами собачиться, приучит их китайский царь к порядку. У них с разбойниками строго, сразу голову рубят, никакой каторги нет. Кабы у нас так было, Сибирь до сих пор пустовала бы. Почитай, половина сибиряков из бывших ссыльных или каторжан. Добрые люди к нам не добираются, боятся.
За разговорами путь короче кажется, особенно, если проводник толковый. Так, по малоснежным степям и предгорьям южной Сибири, мы добрались в Иркутск к середине февраля, в самые бураны. Восхищённый талантами Кочнева, я предложил ему довести нас до Амура, где этот неутомимый путешественник тоже успел побывать за свои тридцать шесть лет. Несмотря на обещание удвоить плату, казак не собирался отклоняться от своей цели, но, я знал очень веский аргумент в свою пользу — ружьё! Так и оказалось, едва я завёл разговор об оплате услуг проводника нашей «Лушей», Кочнев не удержался, махнул рукой.
— Леший с вами, доведу до Амура! Чур, выходим на неделе, дорога плохая, почти тысяча вёрст. Через горы эти перебраться зимой, придётся обходить кругом, это ещё полтысячи вёрст кругаля давать.
Он оказался прав на все сто процентов. Тяжелейший переход по байкальскому льду впоследствии нам вспоминался лёгкой прогулкой. Уже на второй день пути по горам, в ущелье сорвались два фургона, лошадей пришлось пристрелить. Люди оказались ранеными, с переломанными ногами-руками. После того, как со склона сорвались сразу трое всадников, двое из которых разбились на смерть, пришлось всем спешиться. И без того медленное продвижение к цели стало ещё тише. Так продолжалось две недели тяжелейшего перехода, во время которого мы потеряли три десятка коней, четыре разбитых фургона и восемь погибших. Не считая, сорока человек с обморожениями и двух десятков с переломами конечностей и рёбер. Удерживая людей от панических настроений, мы с Палычем ежедневно обходили все фургоны, разговаривая о близком окончании пути. О том, что до нашей цели осталось немного, главное, добраться до Амура, там нас ждёт отдых.
— Потерпите, нам только до реки Амура добраться, — не уставали повторять мы, как заклинание, — потерпите немного, там, в остроге отдохнём до весны.
Как обычно в критических ситуациях, слабым местом оказались интеллигенты, наши учителя и музыканты. Один из итальянцев настолько пал духом, что пытался убежать. Куда он думал попасть в заснеженной тайге? К счастью, вогулы вовремя заметили его неуклюжую попытку спрятаться за придорожными деревьями. Однако, два учителя угасли прямо на глазах, за три недели нашего перехода. Умерли они в одну ночь, тихо отошли во сне. Самое странное, никто из них не кашлял и не температурил, просто упали духом и потеряли все силы, всю волю к жизни. Без карты, без чёткого понимания, где мы находимся и сколько добираться до своих, мы и сами с Палычем терзались сомнениями. Но, скрывая свои опасения, с утра до вечера мы обходили наших переселенцев, особенно горожан, твердя, как заклинания, заверения в скором окончании трудностей.
В середине марта стали проявляться признаки близкой весны, наст на снегу затвердел, резал ноги передовых коней. Пришлось многим всадникам и возницам передовых фургонов «надевать штаны» своим четвероногим друзьям. Солнце светило ослепительно ярко, невольно вспоминались оставленные в будущем чёрные очки. По утрам звонко запели птицы, несмотря на двадцатиградусные ночные заморозки. Впавшие в уныние учителя стали выходить из депрессии, по совету Кочнева в чай стали добавлять отвары из молодых почек различных деревьев и кустарников. К нашим ежедневным проповедям близкого окончания пути и уговорам крепиться, постепенно присоединились несколько мастеров и женщин. Они находили свои аргументы для поддержания духа слабых, устраивали целые дискуссии, отвлекали людей от тягот пути.
Когда я случайно проанализировал, кто нам помогает, по признаку вероисповедания, вывод не слишком удивил. Практически все оптимисты, поднимавшие дух у своих товарищей и подруг, оказались староверами. Десятилетние гонения и вынужденные лишения воспитали в приверженцах старой веры силу воли и устойчивость против невзгод и опасностей. Люди, вынужденные поколениями скрываться от царских чиновников и попов, забиравшиеся для жизни в самые отдалённые уголки нашей России, выработали в себе сильный характер и неиссякаемый оптимизм, веру в лучшее будущее, в правильность своего выбора. Именно поэтому среди староверов не было нытиков, упавших духом. При поддержке раскольников, да в предчувствии близкой весны, наши переселенцы подтянулись, прибодрились, и последние переходы прошли не хуже осенних темпов.
К середине апреля, проваливаясь в рыхлом снегу, под слепящим ярким солнцем, мы вышли на среднюю скорость движения в тридцать вёрст за день. В половине фургонов лежали раненые переселенцы, большей частью с переломами и вывихами. Башкиры гнали перед нашим караваном табун наших коней, с обвязанными тряпьём ногами, предохраняющими от ранений краями наста. Все здоровые мужчины и женщины шли пешком, грустный опыт перехода через горы отучил забираться в седло всех, по крайней мере, до таяния снега. Редкие встречи с аборигенами по-прежнему оставались «в вприглядку», представители местных племён не стремились знакомиться с вооружёнными чужаками. Русских же поселений за Байкалом мы не встретили не единого, как и просто русских людей. Кочнев уверял, что на эти места претендуют джунгарские и монгольские князьки, жестоко расправляющиеся с русскими охотниками. Даже казаки не рискуют забираться так далеко на юг, особенно зимой, когда движение по рекам на лодках невозможно. Если бы не многолетняя война китайцев в Монголии и Джунгарии, уверял нас Тимофей, мы бы и ста вёрст не прошли без стрельбы.
С проводником нам очень повезло, не могли нарадоваться мы с Палычем. Последние недели не проходило и дня, чтобы мы не агитировали Кочнева остаться с нами. Однако, ни наше оружие, ни перспективы путешествий по Приамурью и океану не привлекали нашего балагура. Отшучиваясь, казак весело вёл нас вперёд, показывая очередную вершину горы, украшая её цветистым рассказом о стычках с аборигенами на близких склонах. Отчаявшись найти веские аргументы для нашего проводника, я как-то разоткровенничался об этом в семейном кругу. Одна из моих приёмных дочерей, Аграфена, только хмыкнула в конце моего рассказа. И не прошло недели, как поведение Кочнева сильно изменилось. Казак откровенно поддался на игривые разговоры моей дочери, довольно симпатичной девушки. Впрочем, на фоне практического отсутствия русских девушек в Сибири, Груше, оказалось, несложно вскружить голову старому холостяку. С каждым днём наш проводник всё сильнее терял голову, а моя проказница лишь похохатывала, да угощала своего кавалера жареными семечками.