Одним словом, игрушка покорила отставного поручика, скучавшего в своём поместье. Наши робкие попытки распрощаться и отправиться дальше, были пресечены настойчивым приглашением к ночлегу. Не желая остаться в долгу, мы с ребятами на скорую руку раскинули пять телефонных линий — из господской спальни, из залы, приёмной, в людскую и конюшню. Посадили за коммутатор девушку, обеспечив беготню всего населения усадьбы до позднего вечера. Слава богу, помещик привык рано ложиться, нам удалось после обильного ужина отоспаться, впервые не выставляя караула на ночь. Утро дало ожидаемый результат — Павел Петрович завёл разговор о приобретении игрушки, двадцати телефонных аппаратов с коммутатором. Пришлось настоять на обучении как минимум четырёх человек из дворни, которых мы договорились забрать на обратном пути, как и аванс.
Москву мы проехали за один день, потому, ничего интересного для себя я не увидел, невзрачный, застроенный деревянными избами и теремами, Кремль, теснота, обилие нищих у каждой церкви. Пожалуй, лишь они меня смогли удивить, храмов оказалось непривычно много, раз в десять больше, чем в той Москве, где я бывал. Удивило редкостное смешение стилей, рядом с новеньким особняком екатерининских времён, а-ля классика, окружённого статуями греческих богов и героев, стояли типичные русские терема из потемневшего дуба. Напротив трёхэтажных кирпичных доходных домов легко можно встретить крытые соломой избы на одно слюдяное окошко. Также отличались прохожие, мимо типичного чиновника из девятнадцатого века шли в рванине босяки, при виде которых приходили на память иллюстрации к восстанию Болотникова. Никаких дел в старой столице мы не заводили, торопились в Санкт-Петербург. Петербургский тракт разительно отличался от того, где мы побывали. Чувствовалось, что по нему недавно проехала императрица со всем двором, возвращаясь в Санкт-Петербург на лето. Все мосты были в порядке, в крупных населённых пунктах стояли рогатки с солдатами, проверявшими подорожные. Даже изображались попытки ремонта дорог, как минимум целых две засыпанных ямы на пути в четыреста вёрст мы видели своими глазами.
В целом же, ближе к Петербургу, всё меньше встречалось деревень, болотистые, заросшие мелколесьем, окрестности не способствовали развитию землепашества. Соответственно, народ стремился обустраиваться южнее, ближе к Москве. Дошло до того, что на нас вновь напали разбойники, на сей раз, среди белого дня. Более того, когда мы отбили неожиданное нападение, среди убитых оказался явный дворянин, с пистолем за поясом. Экий Дубровский, вспомнил я повесть Пушкина, при виде заросшего нестриженой бородёнкой с юношескими усиками лица убитого. Жаль парня, да, сам выбрал такую смерть, знать, не великого ума был покойник при жизни. Разбойников я давно не жалел, в восемнадцатом веке проблем с выживанием для здорового мужчины не существовало. Рыбы в реках полно, зверь в лесах водится, не хочешь работать — иди в холопы, в дворню к барину. Там тебя накормят, напоят, оденут и к делу пристроят. Желаешь независимости — иди в Сибирь или на Север, руки-ноги целы, прокормишься и семью прокормишь. Только откровенные лентяи и дебилы оказывались в разбойниках, как бы их не идеализировали писатели будущего.
Тем более, что принципиальной разницы в образе жизни крестьянина и дворянина не существовало, если крестьянин был зажиточный. Питание одинаковое, развлечения практически одни и те же. Одежда, разве, отличалась, да телега от кареты далека была. В остальном, та же посконная или сермяжная жизнь, что у помещика, что у его крепостных. С единственным, правда, отличием, зато болезненным для крестьян, в силу своей исключительности, крепостным правом и вольностью дворянской. Потому, видимо, так и бунтовали крепостные, что их зависимость от помещика унижала фактически очень похожих по образу жизни и мышления людей. Даже мысли у большинства помещиков повторяли хозяйственные планы любого крестьянина, когда сеять, как погода, уродится ли зерно? Где чужой клин выкосить, да, как бы свои покосы соблюсти. Кому и где выгодно сбыть урожай, как выправить недоимки, да от налогов укрыться. Так, видимо, покойный 'Дубровский' и опустился до уровня недоумка, занявшись разбоем вместе с крестьянами.