Мы с Иваном все вечера проводили в первом беловодском институте, в небольшой группе толковых парней и девушек, уже имевших начальное образование и опыт работы в наших мастерских. Этот институт, пользуясь закрытостью острова, мы решили делать по программам двадцатого века, обучать специалистов под себя, для прогрессорского скачка в технике. Поручить их обучение было некому, только мы могли вырастить себе будущих сталеваров и радиоэлектроников, механиков и гидравликов, химиков и артиллеристов, достаточно высокой квалификации. Эти семь месяцев первого учебного года стали для меня истинным мучением. Чтобы прочитать лекцию или семинар, нам приходилось готовиться весь день. Легко сказать, да трудно сделать, учитывая, что институты мы оба закончили двадцать лет назад, никаких справочников под рукой нет, и размерность ещё не существует. Доходило до того, что мы большинство лекций готовили вдвоём, как Ильф и Петров, да консультировались с Кожевниковым по радио. То, что не помнил один из нас, по частям добавлял второй, или передавал третий. Потом и Никита подключился к нашим потугам, стало выходить более-менее связно. Всё приходилось записывать в конспекты, которые позднее мы превратили в печатный курс лекций. Лекции вышли очень неровные, разбросанные, нелогичные, с отсутствием привязки к современной науке 18 века.
Многие данные больше напоминали популярное изложение, при отсутствии математических расчётов, и противоречили новейшим научным воззрениям конца восемнадцатого века. Взять хотя бы астрономию, оказывается, до сих пор действовало указание Французской академии, что камни не могут падать с неба, поскольку небесная твердь отсутствует. Им там негде взяться, среди мирового эфира. В то же время, часть из школьных законов физики уже были открыты, но, не названы именами. Хотя бы тот же закон Ломоносова-Лавуазье, или Гей-Люссака. Путаница возникла с терминологией, с обозначениями в формулах. Нам приходилось изобретать собственные названия размерности, взамен тех же Герц, Фарад и прочее. С характером Палыча, названия выходили довольно спорные, вроде "дрыга", вместо герца, и "калиты" вместо фарады. Он и без того остёр на язык и меткие замечания, а в физике развернулся по полной программе. Мы спешили, выдавливая из памяти всё, что могли, пусть нелогично, но, по-максимуму. Потом наши ученики сами разберутся и расставят всё по местам, как в таблице Менделеева.
Новый Год мы третий раз встречали, как в детстве, наплевав на все условности российской действительности. Нарядились Дедами Морозами в красных тулупах с накладными бородами, своих жён одели Снегурочками, и двое суток подряд поздравляли всех с праздником. В городе залили каток с большой елью в центре, украшенной игрушками и гирляндами, электрическими разноцветными гирляндами! Всю рождественскую неделю ёлка притягивала к себе любопытных горожан, детей и взрослых. Гирлянды не просто светились разноцветными лампами, они весело перемигивались, создавая ощущение сказки для всех. По вечерам каток освещался довольно неплохими прожекторами, если погода позволяла, играл духовой оркестр. Возвращаясь домой после занятий, мы нередко проходили мимо катка, где почти всегда нас ждали жёны с детьми. Хоть на полчаса, надевали коньки, чтобы прокатиться по льду, освещённому цветными отблесками ёлочной гирлянды. Звуки вальсов, ещё год назад заученных музыкантами с наших фальшивых напевов, далеко разносились над ночным побережьем гавани, навевая, почему-то мысли о сороковых и пятидесятых годах двадцатого века. Нас тогда и в помине не было, а, поди ты, именно то время приходило на память, и всё тут.
Ближе к весне 1784 года теоретические занятия, наводившие дрожь на нас самих, стали перемежать с лабораторными работами, с курсовыми работами. Но, не отвлечённым повторением школьных опытов, а практическими разработками в области химии, прикладной механики, гидравлики и электрики. Петя Суслов, наш гений радио, смог рассчитать и создать первую антенну с ферритовым сердечником, избавив радистов от необходимости развешивать сети антенн. Он же с друзьями к весне поставил на поток производство простеньких и надёжных ламп-триодов, с чёткими характеристиками. Своими самоделками он неплохо модернизировал беловодскую радиоаппаратуру, теперь связь с Петербургом, Таракановкой и колониями в Камбодже, Цейлоне, Калифорнии, княжестве Кедах, стала довольно стабильной. Килин Ерофей, превратившийся в толстого внушительного мужчину, внешностью напоминавшего классического купца из комедий Островского, разработал оригинальную схему водяной турбины, совмещённой с электрогенератором. После испытаний у нас появились реальные шансы электрификации, как минимум, Невмянска, затем "всей страны", как говаривал классик. Правда, без участия советской власти, так, что коммунизма не построим*.
Группа механиков под руководством любознательного Сормова, который, несмотря на свой статус главного инженера, не стеснялся заниматься с нами по вечерам в институте, создали почти ювелирной точности токарный станок, способный преодолеть рубеж десятых долей миллиметра. Чтобы это измерить, они даже микрометр собрали, правильнее будет сказать, соткометр, способный измерить диаметр изделий с точностью до пяти сотых миллиметра. Все беловодские инженеры и мастера давно перешли на метрическую систему, ещё на материке. На базе этого студенческого станка мы организовали выпуск прецезионных подшипников для гидротурбин и электрогенераторов. Интересно, что кхмерка Пата Миала, после приезда на остров моментально определилась, и, не отходила от Николая Сормова. Девушка оказалась талантливым механиком, вдобавок, симпатичной, с добрым характером. Судя по поведению холостяка Сормова, всё шло к свадьбе. Как вы хотели, темы для студенческих работ мы с Палычем не наобум распределяли. Последним успехом той весны стала электрическая лампа, способная выдержать по расчётам две тысячи часов работы. На деле эти лампы горели больше двух тысяч часов, они стали первым шагом массовой электрификации острова и всего русского Дальнего Востока.
При выходе на летние каникулы, половина студентов занялась организацией собственных мастерских по реализации своих изобретений, полученных при лабораторных работах. Чтобы закрепить права ребят, пришлось организовать патентное бюро, да поломать голову, как изобретателям направить заявки на патенты в Лондон, Париж, Антверпен и Петербург. Электрическое освещение стало вторым гражданским проектом, приносящим доход в казну баронства. Хоть я и покупал турбины с генераторами у своих студентов, плотина и гидроэлектростанция были моей собственностью, их строили пленные: кхмеры, маньчжуры и англичане, при посильной помощи японских "специалистов". Потом, городская (читай - моя) кампания ставила столбы на улицах и тянула медные провода к потребителям. Соответственно, за потреблённую энергию, платили каждый месяц в эту городскую кампанию. Лампы тоже производила моя кампания, патент у ребят я выкупил, довольно дорого.
Оказалось, очень многие жители города желают иметь яркое электрическое освещение в доме и фонарь у крыльца. После новогодней иллюминации, электрическое освещение стало своеобразной демонстрацией высокого статуса владельца дома. В апреле 1784 года начали поступать первые доходы от продажи лампочек, плата за потреблённое электричество. Гораздо раньше мы организовали городскую проводную радиостанцию, работающую два часа утром и четыре вечером. Ребята быстро освоились и через полгода наши радиопередачи не принципиально отличались от таких же провинциальных радиоточек конца двадцатого века. Новости, объявления, поздравления с праздниками, несколько раз в день живая музыка и часы духовного воспитания, выступления отца Гермогена. Иногда беседы с руководителями заводов и чиновниками, наши с Палычем речи, советы садоводам и прочая, прочая, прочая.
В апреле же 1784 года в Петербург отправилась очередная флотилия, уже из двенадцати судов, пока только парусных, зато общим водоизмещением девять тысяч тонн, с подарками для императрицы. На этот раз мы перещеголяли себя, отсутствие золотого песка с лихвой компенсировали самоцветы, жемчуг, пряности, шелка и слоновая кость, китайские, кхмерские, аннамские и японские сувениры, традиционные бансы. Там же, часть для императрицы, часть для продажи, плыли сто тонн тростникового сахара. Чтобы уменьшить затраты сахарного производства, Невмянов организовал первый сахарный завод в Кампоте, куда свозили сахарный тростник Камбоджи. Нет, на острове Белом сахарный завод остался, так сказать, для внутреннего потребления. Но, в Кампоте сахар выходил вдвое дешевле. Уверен, Екатерина останется довольна нашими подарками. Тем более, что к ним я приложил миллион рублей звонкой монетой, часть контрибуции Китая.