Яков Тайц
ПРИКАЗ
Рассказы
ДОМ
За околицей, на отлёте, одиноко стояла изба. Кто в ней жил? Старик Аким, жена его Акулина и ребята: Колька, Толька, Федька и самый маленький — Кирюшка.
Жили ни бедно, ни богато — как в песне поётся:
Правда, кашу ели не масленую, а пустую. Время тогда было голодное: шла гражданская война, красные воевали с белыми.
Вот красные заняли это село. А командир у них был известный герой Котовский.
Богатые мужики плохо встретили красных, зато бедные — очень хорошо. А ни богатые и ни бедные — ни плохо и ни хорошо. Так же и Аким.
Ребята его побежали на улицу, а он остался дома — притаился, смотрит в щёлочку.
Запылённые, усталые, шли котовцы. Впереди на сером жеребчике ехал сам Котовский — высокий, прямой, статный…
Аким вздохнул:
— Серьёзный у них командир, чистый генерал!.. Гляди, Акулина, бабы им хлеба выносят. А Спиридониха им шматок сала несёт… От дурная!
— Беда! — отозвалась Акулина. — Деникинцы были — свинью порешили, петлюровцы были — коня увели, теперь красные пришли — сало отымают. А у нас, кроме дома, и взять-то нечего.
Аким с тревогой оглянулся. И хоть в хате было темно, он ясно видел всё своё, привычное: вот он, сундук, вот она, дубовая кровать, вот они, семь подушек мал мала меньше…
Он очень боялся за свой дом. Правда, это был не то чтобы дом, а правильнее сказать — изба. И не то чтобы изба, а вернее всего — избушка. Он сам её в молодые годы срубил, по брёвнышку, по колышку…
В дверь постучали.
— Они! Легки на помине… — зашептала Акулина. — Не пускай их, Акимушка! Не пускай!
Но дверь отворилась, и в хату ввалились ребята: Колька, Толька, Федька и самый маленький — Кирюшка. И ещё соседские: Петька, Мотя, Луша…
Это бы всё ничего. Но среди ребят возвышались два котовца в высоких, бутылкой, шлемах, в потрёпанных шинелях, с винтовками, шашками, гранатами…
— Сюда идите, красные армейцы, сюда, не бойтесь! — шумели ребята. — Сымайте ружья, сымайте шашки! А пулемётов нема, «максимков» этих?
Котовцы улыбались Акиму:
— Домик, верно, славный у тебя, товарищ!
Акиму очень понравилось это слово — «товарищ», но он боялся: войдут, сядут, а то и лягут, сомнут подушки, угощения потребуют. И, вместо того чтобы сказать: «Да что вы стоите? Заходите!» — он стал врать:
— Какой там славный! Крыша насквозь сопрела, по всем щелям ветер бьёт.
Акулина запричитала:
— Немцы были — всё жито до зерна обчистили, петлюровцы были — коня увели, поляки были…
Котовец перебил:
— Всё село привечает нас, а в этом славном доме, значит, элемент особый! — Он снял шлем, вытер лицо. — Видать, с беляками сладко-сахарно жилось?
Аким покосился на жену:
— Ох и сладко ж! Хряка закололи, жену мою сапогами в живот пинали. — Он разозлился: — Мой элемент такой, что места для чужого дяди у меня нема, хоть он и красный, хоть какой другой. А там как хочете!
Соседские ребята засуетились:
— К нам идите, красные армейцы, к нам, туточки близко!
Котовец надел шлем:
— Пойдём, Петров!.. А тебе, хозяин, спасибо за ласку!
Они, хлопнув дверью, ушли. В избе стало тихо. Вдруг Кирюшка заплакал:
— Батька, плохой, почему не пустил?
Старик разорался:
— Цыц! Меня не учить! Голова як казан, а разуму ни ложки!
…Три дня отдыхали котовцы в селе, и все три дня Акимовы ребята пропадали у соседей. А Кирюшка раз прибежал вечером, весёлый, важный:
— Ребята, ребята, а я с кем говорил!
— С кем?
— С Котовским!
— Ври!
— Чтоб я лопнул! Он у Спиридонихи стоит. Я туда пошёл, и вдруг — он. С коня слазит. А я не побоялся. Стою такочки, смотрю. А он говорит: «Котовцем хочешь быть?» Я говорю: «Хочу!» Он меня тогда взял и на своего коня посадил. Во! А слез-то я сам. А он говорит: «Вырастешь — помни К-к-котовского!» Он, ребята, трошки заикается!
— Правда!
— Он!
Ребята с завистью смотрели на Кирюшку. А он достал из-за пазухи какую-то фляжку с заграничными буквами и похвалился:
— Глядите, что я в лесу нашёл! Поляцкая, верно.
От фляжки сильно несло спиртным. Подошёл Аким, повёл носом:
— Это что у вас?
— Нема ничего!
Кирюшка незаметно сунул находку в печь.
Легли спать. Среди ночи Акулина вскочила:
— Ой, ратуйте, ратуйте!
Она растолкала спящих. Спасать добро было поздно: горящий спирт из фляжки залил всё вокруг. Сухой сосновый домик горел, как спичка. Пришлось всем, захватив одежонку, прыгать в окно. Сотни огненных языков жадно лизали стены, крышу…
Вот рухнули стропила, взметнулись искры, посыпались на Акима… Старик не шевельнулся, будто каменный.
Акулина выла:
— Ой, лихо нам! Ой, ратуйте!
Сбежался народ — кто в штанах, кто в рубахе, кто в чём.
Акулину утешали. А Кирюшке хоть бы что. Ему пожар понравился. Хоть бы каждый день такие! И вдруг он увидел маленького полкового трубача и… Котовского.
Кирюшка подбежал, гордый:
— Это у нас пожар, у нас!
Но командир не узнал «котовца». Он обернулся:
— Дай тревогу!
Сигналист поднял трубу. Пронзительные звуки покрыли всё: треск пожара, шум толпы, плач Акулины…
И сразу же сбежались котовцы. И сразу же они привычно, молча строились колоннами повзводно.
Старшины негромко командовали:
— Становись! Равняйсь! Смирно!
Изба догорала. Над лесом встало другое зарево — занимался день.
Комбриг прошёлся вдоль рядов:
— Т-т-товарищи бойцы, командиры и политработники! К-к-короче говоря, если мы все всем квартирующим здесь полком, возьмёмся за работу, то мы, я думаю, поставим к вечеру п-п-погоревшему селянину новый дом. А?
— Надо! — зашумели бойцы.
Аким с подпалённой бородой лежал на земле. Котовский, отмахиваясь от едкого дыма, подошёл к нему:
— Товарищ, можешь показать на бумаге, какая твоя изба была?
— Была?.. — Аким поднял голову, бессмысленно посмотрел на Котовского. — На бумаге не могу, я так скажу. — Он вскочил: — Здесь от такочки были сенцы… туточки — крылечко… ось так — чистая по-полсвина… — Он заплакал и стал бородой вытирать глаза: — Я ж сам её срубил… по брёвнышку… по колышку!..
Котовский поднялся на бугор:
— По-олк, слушать мою команду! Вечером выступаем! А сейчас — за работу! Топоры и пилы — у командира сапёрного взвода. Гвозди получите в обозе. Там же пакля… Разойдись!
Аким не понимал, что такое творится. Один взвод расчищал остатки сгоревшего дома. Другие ушли в лес. Там в утренней тишине застучали топоры, запели пилы. Часто, одна за одной, валились высокие сосны. Бойцы быстро обрубали ветки, обдирали кору и на полковых лошадях везли стволы к пожарищу. Здесь их подхватывали сотни рук и укладывали по всем правилам плотницкого искусства.