В пасхальный понедельник Марошффи сделал в дневнике следующую запись:
«И вот мы уже в Сольноке, где расположились в отеле «Националь», заняв в нем сорок номеров, а наш спецпоезд стоит на запасных путях под парами… Я с удовольствием наблюдаю за Штромфельдом. На его плечах лежит большая ответственность, о многом ему ничего толкового не могут доложить, многие потеряли всякую надежду, так как охвачены ужасом, с фронта то и дело поступают сообщения о все новых и новых потерях… А Штромфельд как ни в чем не бывало старается внести во все порядок… Сейчас самый важный вопрос заключается в том, удастся ли нам создать очаги сопротивления или плацдармы…»
Положение Штромфельда осложнялось не только отходом войск за Тису, но и контрреволюционными акциями в Задунайском крае. Двадцать второго апреля пал Дебрецен, а затем Надькалло и Ньиредьхаза, потому что двадцать шестого апреля Кратохвил сложил оружие.
Записи, которые об этом оставил в дневнике Марошффи, даже сам вид их, а они были написаны неровными торопливыми буквами, как бы свидетельствовали о его чрезвычайной усталости.
Двадцать седьмого апреля началось наступление чешских и словацких легионов… Штромфельд был вынужден отдать распоряжение очистить районы за Тисой. Тридцатого апреля окончилось страшное бегство: войска Мардареску на всем фронте вышли к берегам Тисы, а продвигающиеся вперед чешские легионы в Бодрогкезе встретились с румынами. Северные «ворота» закрылись: Мункач и Шаторальяуйхей пали. Бем на свой страх и риск отдал приказ о прекращении огня. Штромфельд разозлился и в сердцах воскликнул:
— Теперь абсолютно ясно, что Антанта и ее шакалы хотят загнать в гроб не коммунистов, а саму Венгрию!..
Прошло едва ли две недели с тех пор, как Марошффи уехал из Пешта, а когда он на том же спецпоезде вернулся в столицу, то ему показалось, что он не был в этом городе несколько долгих месяцев. Он чувствовал себя измотанным и издерганным. Постоянное нервное напряжение, недосыпание и огромное количество выпитого крепкого кофе плюс частое курение доконали его.
С вокзала домой он шел как пьяный. В два часа после полудня ему снова нужно было прийти на вокзал, чтобы этим же спецпоездом вместе со всеми офицерами штаба выехать в Геделле, где в бывшем королевском дворце должен разместиться штаб ставки. Несколько свободных часов, которые были у Альби, он хотел провести вместе с матерью. После отъезда Эрики, кроме матери, его не интересовал никто. Он пешком прошел до конца проспекта Липота, по мосту Маргит перешел в Буду. Было 1 мая. Альби удивили украшенные улицы и площади столицы, лес флагов, транспарантов, воззваний. Он видел толпы ликующего народа. В голове его билась тревожная мысль о том, что все эти люди, запрудившие улицы, танцующие, поющие и выкрикивающие призывы и лозунги, не имеют ни малейшего представления об опасности, которая угрожает их стране.
В Буде на улицах было значительно тише, но когда, идя по проспекту Кристины, он свернул к своему дому, со двора на улицу высыпала беспокойная стайка детей. Поднявшись по лестнице, Альбин позвонил у входной двери. Ему открыл Руди Шлерн. Оба от неожиданности вытаращили друг на друга глаза. Руди был высоким худым мужчиной с волосами соломенного цвета. Он носил очки с толстыми стеклами. Этот наполовину теоретик, наполовину инженер-практик горного дела по образу мыслей был идеалистом. Он любил свою профессию и никак не мог поверить, что на шахте могут обойтись без него. Он смотрел на Альби немного испуганно.
Марошффи не мог понять, что может означать появление Руди в его квартире. Беспорядок в прихожей еще больше расстроил Альби. На вешалке висели чьи-то чужие вещи, на полу стояли и валялись различной формы и цвета чемоданы, коробки, баулы, а в углу стоял свернутый рулоном ковер.
«Что случилось?» — думал Альби, идя за Руди Шлерном в свой кабинет, где повсюду были раскиданы какие-то чужие вещи. В комнате было тесно, как на мебельном складе. Альби, не говоря ни слова, уселся в старое кресло, с которого Руди сбросил на пол валявшиеся на нем газеты.
— Не удивляйся, Альби, я сейчас живу здесь, разместился в твоей комнате, — начал объяснять ему инженер. — С тех пор как ты уехал, и у вас и у нас произошло много изменений. Мари поступила очень умно, вовремя переселившись в Вену. Если я не ошибаюсь, ты двадцать первого апреля уехал из Пешта, а в состоянии твоей мамаши как раз наступил кризис. Ей вручили постановление о вселении в квартиру двух рабочих семей. Ты можешь себе представить ее душевное состояние! Она сломя голову прибежала ко мне, чтобы попросить совета. В тот момент у меня сидели Кристиан Шоймар и Регина Баркоци, зашедшие ко мне по подобному же делу. Я и сам получил такое же постановление. К нашему счастью, Кристиан Шоймар не уехал с Мари в Вену. Он посоветовал мне вместе с Региной Баркоци съехаться с твоей мамашей. Ваши большие комнаты показались нам вполне подходящими. Мы послушались совета умного патера. Итак, я передал свою квартиру властям, Регина Баркоци — свою, а твою квартиру мы таким образом спасли от заселения посторонними. Альби, дорогой, ты себе даже представить не можешь, какие вандальские штучки вытворяют эти пролетарии, переселившись в квартиру господ: они рубят мебель, пачкают помещения, уносят то, что можно унести. Если в квартиру поместить лошадей, то даже они не натворят такого. Ну да теперь все равно, в тяжелые времена — тяжелые испытания. Для того чтобы перенести все это, нужна душевная сила, а она у нас имеется.