Сударыня недовольно перебила его:
— Перестаньте же вы, старый пессимист! Вы-то должны понимать, что просто в эти трудные времена некоторые люди склонны впадать в уныние, а самые мерзкие душонки способны и на подлость. Но скоро этих бандитов выловят, и порядок будет восстановлен.
Лингауэр посмотрел на часы: ему надо было торопиться. На прощание он сказал Сударыне:
— В вашей душе живет решительность генерала. Хотелось бы, чтобы вы оказались правы… чтобы все образовалось…
Не успел Лингауэр удалиться, как вдова хлопнула ладонью по одеялу. Гнев ее вырвался наружу:
— Экий старый болван! Я думаю, он только в могиле успокоится… — Тут она бросила взгляд в сторону Эрики и продолжала: — Дорогая, если мы и сегодня не получим письма от Альби, то я, право, не знаю, что нам делать. Надо что-то предпринимать! Не считаешь ли ты, что нам следует обратиться к кому-нибудь? Например, к Денешфаи?
Эрика ответила, что она уже сама намеревалась попросить об этом отца.
После этого разговора прошло несколько дней. В последний день марта отец Эрики, барон Гот, приехал после обеда навестить свою больную родственницу. К этому времени Сударыня уже начала вставать с постели, но пока из своей комнаты еще не выходила. Она коротала длинные скучные дни сидя в старинном кресле с высокой спинкой, которое стояло прямо под ее портретом, написанным маслом еще в годы молодости Сударыни. Портрет этот принадлежал кисти весьма модного в то время художника-портретиста Ласло Фюлепа. Он сумел показать холодную красоту молодой дамы, то есть создал весьма реалистическое полотно. Сударыне нравилась правдивость живописца, хотя теперь ее это не очень-то интересовало. Это великолепно написанное полотно она считала лишь непременной частью обстановки своей квартиры, и не больше. Она была чужда всяких сантиментов и пыталась любым способом избежать «дамских» настроений. Даже во время своей болезни она каждый день читала газеты, пыталась разобраться в важнейших политических проблемах, внимательно следила за положением на бирже, с большим интересом прочитывала все объявления всевозможных акционерных обществ и компаний Вены и много разговаривала по телефону. Все ее подруги занимались благотворительной деятельностью. Регина Баркоци и некоторые другие развлекали ее свежими сплетнями. Сударыня обожала слушать обо всех скандальных историях, особенно она упивалась похождениями Луизы Фрювирт.
Вдова некоего Ташши, урожденная Луиза Фрювирт, потерявшая мужа на фронте, в годы своей молодости флиртовала с Альби, всеми силами пытаясь вскружить ему голову. Сударыня тогда вступила с ней в решительное противоборство, потому что находила ее состояние явно недостаточным, а претензии слишком большими.
Своей невесткой Сударыня с большей радостью хотела бы видеть Мари Шлерн, о которой, кстати, не решались судачить даже самые завзятые сплетницы. О ней знали только то, что она вращается в обществе порядочных, достойных женщин и что она очень толково распорядилась доставшимся ей от отца наследством, а недавно купила еще один доходный дом в Вене. Мари в свои тридцать лет была совершенно независимой женщиной, жила она довольно разумно и умела не выставлять на всеобщее обсуждение свою личную жизнь. Правда, иногда, хотя и очень редко, в свет все-таки просачивались кое-какие сведения вполне невинного свойства, но, вероятно, лишь потому, что «людям надо иногда давать какую-либо пищу, иначе они начинают фантазировать, а это еще хуже».
Сударыня доверяла Мари Шлерн и втайне по-прежнему видела в ней будущую супругу своего Альби, судьба которого все больше тревожила ее. Однако надежды на то, что с сыном ничего не случится, она не теряла и только неизменно повторяла: «Что с ним произойдет? С ним, офицером генерального штаба? Погибнуть он просто-напросто не может — подобной глупости он не допустит». К моменту визита барона Гота она чувствовала себя почти хорошо, хотя и сильно ослабела из-за болезни. Визита барона Гота она ждала с любопытством и интересом, хотя ей не очень нравились его бонвиванские манеры, его претенциозные костюмы светского льва и развязный тон.
Крупный банкир и политик-радикал, барон, встретившись со свекровью своей дочери, сразу же приступил к делу.
— Нам следует вызволить Альби с фронта, моя дорогая! — весьма решительно произнес он. — Мысль о помощи по линии Денешфаи представляется мне удачной. Мы вместе с Эрикой поговорим с ним. — Понимая, что Сударыня еще очень слаба, он решил покороче изложить ей свою точку зрения на положение дел на бирже.
Барон перескакивал с одного на другое и болтал не переставая. Он очень любил слушать свою собственную речь, упивался звуками своего голоса, произнося избитые фразы на немецком языке.