Марошффи слушал майора с окаменевшим лицом. Только огромным усилием воли ему удалось подавить подступавшую к горлу тошноту. Во время длинного монолога гостя он то рассматривал рисунок на ковре, то вслушивался в тиканье часов, то наблюдал за солнечными бликами на светлых волосах майора, гладко зачесанных назад, и не ответил ни на один из его вопросов.
Метзгер принял молчание Марошффи за признание вины и стал перечислять все новые и новые обвинения:
— Мне бы хотелось, чтобы вы внимательно меня выслушали. Как вы осмелились клеветать на нашего юного императора? Вы, конечно, помните, что говорили о нем? Нечто вроде того, что он бесцельно разъезжает по стране только потому, что любит показывать себя, выставлять на всеобщее обозрение. Что он находит необъяснимое удовольствие в похлопывании по плечу солдат, вернувшихся с фронта. Что еще в бытность свою кавалеристом он приобрел богемные замашки и привык угодничать перед дамами. Но это еще не самое страшное. Какое вам, собственно, дело до того, что Карл пять раз проваливался на экзаменах в гимназии? Почему вас так волнует прилежание, с которым император составляет генеалогическое дерево своей семьи? И зачем вам понадобилось называть «пармскую Зиту» бесцветной женщиной, которая якобы не обладает никакими женскими достоинствами? Вы даже утверждали, что эта итальянка бита втайне мечтает о троне Бурбонов, а на самом деле сводит в могилу монархию. Действительно, ее братья служат в армиях стран Антанты. Ну и что из этого? А вы на этом основании обвиняете даже духовников Зиты! Вы нашептывали на ухо господину Новаку, что они контролируют цензуру и таким образом папский нунций может сообщать Виктору-Эммануилу все, что захочет. «А этот нунций — отъявленный плут, — говорили вы господину Новаку, — этакий Казанова-пастырь, который в одном из женских монастырей Милана якобы утешал красивых, но душевно опустошенных женщин типа Манон Леско».
Метзгер пристально вглядывался в лицо капитана, постукивая себя по колену пальцами. Слова на этот раз он выговаривал четко и отрывисто:
— Новак, разумеется, все это застенографировал и преподнес в подарок Людендорфу, который, более чем вероятно, в удобный для себя момент передаст все это своим газетчикам. Марошффи, черт вас подери, вы понимали, что делали, называя Зиту дилетанствующей Макиавелли, комедианткой, которая за внешней любезностью научилась искусно скрывать блеск своих темных интригующих глаз? Ну а помимо всего прочего вы говорили о несговорчивости Карла, у которого, по-вашему, просто-таки несносный характер. «Карл во всем доверяет своим лизоблюдам, — ораторствовали вы перед господином Новаком, — и раздувается от гордости, когда его называют гениальным полководцем, непревзойденным государственным деятелем или самым великим из Габсбургов», — продолжал майор, не меняя тона. — По-вашему выходит, что Карл с удовольствием принимает все эти комплименты, но никогда при этом не смотрит в глаза говорящему, потому что совершенно не способен сконцентрировать свое внимание на каком-нибудь предмете. Вы меня слушаете? Мне хотелось бы узнать: вы действительно говорили, что Карл небрежно выговаривает отдельные слова и фразы на разных иностранных языках, но по-настоящему не знает даже немецкого, что он говорит то на саксонском, то на венском диалекте, чему научился у матушки Марии-Жозефины? Скажите, я правильно процитировал все ваши высказывания? Помимо этого, вы еще утверждали, к большой радости господина Новака, что Карл нерешителен, не способен на активные действия, не умеет ни гневаться, ни быть по-настоящему милостивым, что он страшно далек от величественных устремлений Франца-Фердинанда, от его мужественной необузданности. Карл витает в облаках, в расточаемом ему хитрыми льстецами фимиаме, что он просто-напросто марионетка, посаженная на трон, которая изредка ради поддержания собственного престижа дирижирует войсками, но по чужой партитуре. Стоит только придворным дамам угодить ему чем-либо, как у него тотчас же улучшается настроение и тогда он реабилитирует опальных полководцев, удостаивает аудиенцией миллионеров, нажившихся на военных поставках, а своим приближенным мальчишкам-аристократам раздает корпуса. По сравнению с ним настоящие полководцы парят где-то в недосягаемой вышине. По другую сторону линии фронта, то есть у наших противников, по-настоящему ценятся воинская честь, знания и заслуги. А что же здесь, у нас? Тот, кто желает добиться от его величества ордена, тут же этот орден получает. Кто хочет получить графский титул, скоро становится графом. Чернин, Андраши, Голуховски и протеже эрцгерцогов — каждый из них удостоен самых высоких наград, хотя никогда не бывал на фронте. Вот, господин капитан, какими, с вашего позволения сказать, фактами вы снабжали господина Новака, который славится отличной памятью и умением стенографировать. Надеюсь, вы не станете этого отрицать?