— А ты что скажешь, Семен? — слезящиеся глаза Масленикова обратились на красноармейца.
Чекунов посмотрел на подстреленного: по лицу того стекали крупные капли пота. Человек боялся, явно и откровенно, до дрожи, до испачканных штанов. И смотреть на это было противно.
В той войне, войне старшины Чекунова, Семен не раз сталкивался с бойцами, поддавшимися страху. Кто-то испугался по молодости и неопытности, кто-то поддался минутной слабости, кто-то, увидев гибель товарищей, осознал, что и сам не бессмертен… Но, как отнестись к тому, кто решил выживать любой ценой, пусть даже и ценой гибели своих товарищей? "Сдохни ты сегодня, чтобы я дожил до завтра?" — Семен знал, что в будущем, многие так и станут жить. "Каждый сам за себя" — никаких проблем, выживут сильнейшие. Вот только, на самом деле, выживут не самые сильные — выживут беспринципные и наглые. Те, кто не побоятся запачкаться в чужой кровушке. И совесть им в этом — не помеха…
Чекунов смотрел в молящие, жалобные глаза лежавшего на земле, и пытался вспомнить, как выглядели эти глаза, всего час назад… И не мог. Слишком разными были эти два человека: тот, нависавщий над Фирой здоровяк, и этот, съежившийся на сырой земле, маленький и скрюченный…
— Так что скажешь, Семен? — голос капитана вернул Чекунова к действительности.
Еще раз посмотрев на раненого, Чекунов произнес:
— Пусть живет. Пусть на своей шкуре попробует — каково было другим… Доживет до трибунала — его счастье… А иначе, Фира права будет…
На несколько секунд повисла тишина. Потом капитан снова склонился над артиллеристом:
— Слушай меня — Маслеников не повышал голоса, но его услышали все, кто находился возле тягача. — Пока ты жив. Благодаря ей, — капитан мотнул головой в сторону санитарки, — но, не думай, что легко отделался. Под суд все равно пойдешь…
Маслеников выпрямился и его ощутимо качнуло. Тут же сбоку подскочил Андрей, поддержал капитана.
— Спасибо, — Маслеников пошире расставил ноги, чтобы не упасть, — давай, Андрей, быстрее делайте машину. И этого, — капитан казалось хотел выругаться, но сдержался, — унесите. Фира покажет, где положить. А мне — Семен поможет.
Повинуясь жесту командира Чекунов подхватил его под локоть.
— Давай, Семен, потихоньку отведи меня к остальным, — тихо произнес Маслеников, — что-то я совсем плохо вижу. Расплывается все и глаза режет…
— А как же вы стреляли, то? — удивился Семен.
— Не поверишь, — криво ухмыльнулся летчик, медленно шагая по засохшей траве, — под ноги стрелял, напугать хотел… Эй, погоди, ты куда меня ведешь?
— К прицепу, — Чекунов тоже слабо соображал, сказалась бессонная ночь, — ляжете, отдохнете…
— Э-э, нет, — капитан крепче ухватился за рукав шинели красноармейца, — только не туда. Там я точно не смогу быть. Кровью и землей пахнет, как в могиле…
Семен решил что он чего-то не понял, голова работала плохо, но послушно повернул в другую сторону. Доведя Масленикова до группы сосен, где пламя небольшого костерка уже лизало закопченный бок ведра. Сдал летчика, на руки Анастасии Ивановне. Постоял немного, вдыхая запах горящего дерева. Спать хотелось неимоверно. Но, все же, решил что сейчас делать этого нельзя. Нужно посмотреть, как дела у Андрея с ремонтом тягача. Да и в прицеп необходимо заглянуть.
Дойдя до машины, Семен понял, что его помощь здесь не нужна. Шилин вполне справился сам и с двумя красноармейцами уже заканчивал натягивать гусеницу. Обойдя "Комсомольца" вокруг, Чекунов подошел к прицепу. Задний полог криво свисал, не закрывая до конца входной проем.
Уперевшись ногой в скользкий выступ борта, Семен перевалился внутрь кузова.
Тяжелые запахи крови и сырой земли навалились на красноармейца, слились в тяжелом аромате смерти, заставившем Чекунова откачнуться назад, к выходу. Но, пересилив себя, Семен двинулся вглубь фургона. Лучики света, проникавшие внутрь через дыры в брезенте, позволяли кое-как рассмотреть внутреннюю обстановку.
Из порванных пулями мешков по полу рассыпался песок. Кое-где на стойках нар топорщились расщепленным деревом пробоины. А еще, там и сям на дереве виднелись темные пятна. И Чекунову не нужно было присматриваться, чтобы понять что это…
Теперь ему стал понятен отказ капитана Масленикова вернуться в фургон. Семен представил, каково тут было и по спине пробежал озноб. Чекунов хорошо знал, как бывает страшно, когда по тебе стреляют, когда пули врезаются в бруствер окопа… Но, когда у тебя есть оружие — можно ответить противнику. Пусть неприцельно, просто выставив ствол наружу и выпустив магазин "в молоко"… А, вот, каково лежать на нарах, и видеть как рядом умирает человек, и ты не с силах помочь ни ему, ни себе. И остается только держаться и не закрывать глаз… Чтобы, если останешься жить — отомстить. За всех…
Выбравшись из под брезента и спрыгнув на землю, Семен отдышался. Было ясно, что необходимо убирать следы боя в фургоне. Иначе, раненым будет совсем худо.
Снова, обойдя прицеп и тягач, Чекунов направился к костру.
Свободные от ремонта тягача бойцы уже собрались там. Все семь человек. Семен вспомнил прошлый день и мысленно выматерился. От всей группы осталось хорошо, если треть состава. То, что еще вчера было воинским подразделением, после гибели командира превратилось просто в группу вымотанных людей.
Красноармейцы жались к костру, протягивали руки почти в пламя, желая согреться. Спины в серых шинелях отгородили от тепла раненых, и даже Анастасия Ивановна, что помешивала в ведре какое-то варево, оказалась оттерта в сторону.
Требовалось восстановить порядок в отряде. Краткий взгляд в сторону лежащих раненых показал, что капитан Маслеников лежит с закрытыми глазами и, видимо уснул. А, значит, командовать придется самому.
Каждый, кто хоть когда-то пытался руководить группой людей, знает, что обычно любой человек получивший приказание, тут же начинает чувствовать себя несправедливо обиженным: "А почему это должен делать я, а не тот парень?" В армии этот вопрос решен радикально просто: приказ командира — закон для подчиненного. Однако, была тут маленькая закавыка: хоть и назначил Маслеников Семена своим заместителем, но ведь по званию он так и остался простым красноармейцем. Да еще и чуть ли не самым молодым из бойцов. Но, черт же подери, времени на всякую психологию-демократию уже давно не было.
Решительно раздвинув плечом греющихся, Семен шагнул к огню. Кто-то заворчал, споткнувшись о брошенное полено, но Чекунов не обратил на это внимания. Обвел взглядом стоящих:
— Все здесь?
Бойцы неуверено переглянулись:
— Вроде все. А тебе что?
— Сейчас нужно снять брезент с фургона, очистить прицеп от мусора и подготовить его под погрузку раненых.
— Ну так, скажи вон бабам, пусть сделают.
Люди явно пригрелись около костра, и идти возиться с сырым брезентом, и песком, пропитанным кровью не хотел никто. У Семена кружилась голова от недосыпания, воспоминания мешались с реальностью, и, на минуту, ему показалось, что перед ним новобранцы, прибывшие в их ИПТАП.
— Разговоры в строю! У женщин своя работа. Восстановить порядок в фургоне нужно быстро.
— Слушай, да ты никак зазнался? Что, раз тебя капитан заместителем назначил, так ты перед ним выслуживаться будешь? — красноармеец стоящий с другой стороны костра, хитро осклабился.
— Выслуживаюсь, говоришь, — Семен не отвел взгляда, — а ты, когда по гансам стрелял — перед кем выслуживался?
— Так, это, — оторопел красноармеец, — это, ж, враги! Их уничтожать надо!
— А раненые, наши, — Семен медленно повел головой в сторону лежащих на поляне, — тоже, враги?
Ошеломленный боец только хлопал глазами, нев силах произнести ни слова.
— Я гляжу, ты вроде и взрослый, а ума не нажил… Или, тебе невдомек, что чем больше мы тут стоим, тем больше у немцев времени, чтоб нас найти? Ты, то, если что, и удрать можешь… А раненым не выжить…
— Ты говори, да не заговаривайся, — перебил Чекунова другой боец, постарше, — жить тут все хотят. Себе то мы не враги…