Фира откинулась назад и прикрыла глаза. Свежий ветерок приятно холодил разгоряченное лицо. Не хотелось возвращаться назад. После нескольких дней проведенных в душном бараке, возможность отдохнуть от запахов гноя и крови казалась поистине великолепным подарком. Чистое небо над головой, шорох опадающей листвы в осеннем лесу, шум ветра в кронах деревьев - можно на минутку представить, что нет никакой войны. Что она снова студентка медицинского института, отдыхающая на скамейке в городском парке. Теплый сентябрьский день, воскресный полдень и откуда-то из глубины аллей доносятся звуки духового оркестра. И можно побежать туда, навстречу этой красивой мелодии, взметывая туфельками сухие кленовые листья, устилающие асфальт красно-желтым ковром...
На маленькой танцплощадке вальсируют пары, музыканты выдувают плавный мотив. На скамейках перед оркестровой раковиной сидят люди. Но почему они в военной форме? Фира подходит ближе и услышав ее шаги люди начинают оборачиваться. Дольская останавливается и начинает пятиться назад: она узнает эти лица, этих людей. Молодой лейтенант, умерший от кровопотери, капитан-танкист с обожженным лицом-маской, красноармеец в перепачканной кровью гимнастерке без рукава - и без руки. И три девушки в белых халатах, что смотрят на нее с дальней скамейки. Таня, Тося и Наташа... Они смотрят на нее и Фира замирает на месте. Сухие губы тихо шепчут: "Я не виновата. Не виновата, что вышла из операционной палатки. Мне хирург разрешил... Я не знала, что будет бомбежка..." Наплывает гул самолета, нужно бежать, но все тело сковано странным оцепенением. Фира дергается, пытаясь преодолеть ступор, и ... открывает глаза. Нет никакого парка. Все также она сидит на стволе дерева, прислонившись затылком к растущей сзади березе. Шея затекла от долгого сидения в неудобной позе.
Семен стоит, пригнувшись возле танкетки, и напряженно наблюдает за пролетающим в стороне немецким самолетом. Характерный гнусавый звук мотора не оставляет никакого сомнения в принадлежности машины. Наконец давящий на нервы гул растворяется за горизонтом. Красноармеец облегченно распрямляется, сплевывает на землю и, пробормотав что-то в адрес "вынюхивающей сволочи" снова лезет под поднятые капоты танкетки.
Фира встает и ойкает от прострелившего ноги спазма. Оказывается, затекла не только шея. Неловко шагая, она подходит к машине. Коробка на гусеницах растопырилась во все стороны открытыми капотами. Две поднятых крышки люков на крыше рубки придают машине вид насторожившегося животного. Блестящие рефлекторы фар дополняют сходство. "Мышь! Бронированная мышь" - приходит на ум Долинской подходящее сравнение. "А может, даже - летучая мышь" - думает Фира, глядя на откинутые вверх сиденья, так похожие на сложенные крылья.
Семен задом выбирается из недр отсека. Его лицо перемазано маслом и покрыто бисеринками пота. Он смотрит на машину и его взгляд напоминает Дольской взгляд врача глядящего на выздоравливающего пациента. "Вот так же глядел Александр Иванович... А ведь я не видела его там, в парке, вместе с санитарками. Вдруг он остался жив? Нет. Я сама видела воронку. Не мог он уцелеть. Ведь я вышла всего на пять минут. А они продолжали оперировать". В глазах защипало, Фира поспешно шмыгнула носом и отвернулась, чтобы не видел Семен.
Она не кривила душой, когда говорила, что хочет остаться с ранеными. Да, она боялась. Но еще раз пройти через потерю товарищей, она боялась еще больше. "Нет, больше никогда".
Но на что надеется Чекунов? Неужели он не видит, что другого выхода у него нет? Сказал, что уйдут все. Смешной, лопоухий мальчишка. Но в его голосе была такая уверенность, что на секунду в душе Фиры всколыхнулась надежда. Пусть мимолетная и слабая, она на мгновение отвела от ее души давящую тяжесть. Но сейчас тяжесть возвращалась снова: "Зачем эта гусеничная железяка? На нее не погрузить и четверых раненых. Может он один хочет уйти? Ну и скатертью дорожка. А она останется..."
Будто отзываясь на ее мысли, машина загудела и затряслась. В темноте узкого отсека завращались лопасти вентилятора. И вдруг двигатель танкетки чихнул раз, другой, отфыркнулся сизым дымом из глушителя. Закашлялся, поперхнувшись топливом, завибрировал, сбиваясь с такта, но выровнялся и заработал с каждым оборотом все ровнее и ровнее.
Из рубочного люка полез наверх Семен, поймал Фирин взгляд:
- Живем, дочка!
"Дочка? Действительно, он странный..."
Красноармеец Чекунов:
"Время, время, время! Как его притормозить?"
Действительно, времени оставалось мало. К полудню завтрашнего дня уже нужно было встать и замаскироваться недалеко от брода. Но как успеть все подготовить?