Вторая — руна защиты. Ломанная линия, слегка похожая на эмблему «рысьего крюка», которую носят имперские наёмники. Это — мой единственный второй шанс. Как только малефикар попытается меня атаковать, неважно каким образом: магией ли, или обыкновенным ударом, невидимый кокон, окружающий меня, лопнет, а самого нападавшего отбросит прочь. У этой защиты было лишь два минуса: она была одноразовой, и она работала только против порождений тьмы. Попробуй какой-нибудь ландскнехт насадить меня на свой двуручник, помешать ему руна была бы не в силах.
Щит и набат. Слишком мало для того, с чем мне предстояло столкнуться, но лучше, чем ничего. В любом случае, выбора у меня особо не было.
Цель была близка. Я чувствовал это.
Руны не врут. Не ошибаются. И не лукавят. Каким бы сильным не был малефикар, против разума человеческого и воли Создателя он ничто. На какие бы адские уловки он не шёл, к какой бы дьявольской хитрости не прибегал, он — лишь злобный дух, ублюдок Армии, забытый в мире людей.
Где же твоя победа, Армия? Смерть, где твоё жало?
Я вышел из города примерно с час назад. Отослал Гаррета к Старику (так подчинённые называли старшего маршала, как по секрету поведал мне всё тот же Гаррет) с наказом передать ему, что произошло, и куда именно я пошёл. А сам направился в лес. Руны дали мне возможность… нет, не почуять, но осознать, в каком направлении и на каком расстоянии находилась моя цель. Примерно полтора-два километра на северо-восток. Как раз в чащу хвойного леса.
Я шёл сквозь бурелом и ветки. Шёл и молился. Снова и снова повторял одну и ту же коротенькую молитву, которую все знают с самого детства.
«Создатель, сущий на небесах…»
Головная боль такой силы — это нечто иное. Это даже не малефикар-прима…
«Да святится имя твоё, да сохранится наследие твоё…»
…либо малефикар-прима, но такой силы, какую я даже не мог себе вообразить…
«Надежду нам дай на сей день…»
…я ведь помню охоту на демона в сорок шестом году. Помню и заснеженное поле, и этот адский рёв. Мы прочёсывали квадрат за квадратом, резали эти руны на коре деревьев. Но даже тогда не было такой боли. И ведь это был один из демонов, один из Легионов, один из Армии! Правда, лишь рядовой, его имени не было в трактатах Белых Храмовников. Значит…
«И прости нам слабость нашу…»
…значит эмиссар? Офицер Армии? С именем?! Невозможно…
«Но избави нас от Легионов, ибо есть сила Твоя и Стратигия твоя во веки!»
Армия, где твоя победа? Смерть, где твоё жало?
От страха подкашивались ноги. Я чувствовал, что с каждым шагом всё ближе и ближе приближаюсь к цели. Всё лицо горело, сила поисковых рун вошла в терминальную стадию и буквально обжигала каждый участок кожи. Я было хотел запалить факел, потому что к этому времени совсем стемнело, и ночь полностью вошла в свои права, оставив на небе только жёлтый кругляш полной луны. Однако я понимал, что в том состоянии, в котором находился я, это будет бесполезно.
Нужно дойти. Нужно…
И тут вдруг лес кончился. Впрочем, кончился — это сильно сказано. Просто я неожиданно для самого себя, устав отодвигать ветки руками, вывалился на небольшую поляну. Трава на ней была примята, но кроме неё не было ничего. Ни камешка, ни какого-нибудь кустарника. Лишь небольшой холмик из свежей земли, на котором во все стороны росли небольшие цветы, отдалённо напоминавшие розы. Чёрные розы.
Внутри меня разом всё похолодело.
Дрожащими руками, чувствуя, как зубы выбивают чечётку, я принялся пересчитывать цветы, растущие на холме. Один, два, три, шесть… девять.
Девять. Словно приговор.
Нет.
Я принялся считать их снова, в этот раз помогая себе указательным пальцем. Вытянутая ладонь отчаянно ходила из стороны в сторону. Один, два, три, шесть, восемь… нет, вот, вот девятый!
Нет. Не может быть.
Я подошёл ещё ближе. Снова считать. Ещё, ещё раз.
Я не верил в происходящее. Не верил в этот проклятый холмик, не верил в это адское число. Нужно было пересчитать ещё раз…
Девять.
Нет. Нет!
Я почувствовал, как где-то внутри меня поднимается страх. Холодный, липкий, костлявой рукой сжимающий сердце. Я почувствовал, как мои лёгкие на мгновение остановились, перестав качать кислород. А то, что я называл душой, рухнуло в пятки, едва не опорожнив мой мочевой пузырь. В ту секунду мне хотелось лишь умереть прямо там, на месте, от ужаса. И больше никогда не видеть ни этой полянки, ни небольшого полукруглого холмика с девятью чёрными цветами.
Это была сорда. Малефикар-прима с девятью чёрными цветами.
А это означало, что все горожане уже мертвы. Все, абсолютно все. И тут не важен ни доход, ни возраст, ни положение в обществе. Мёртв и бравый маршал по кличке Старик. И здоровенный Гаррет. И бордель маман с красной улицы. И новорожденный младенец. Все мертвы, все.
Даже я.
Я стоял ещё с полминуты, не веря в происходящее и в то, что я собственными глазами видел на этой самой поляне. Кусочки паззла, который я пытался разгадать весь день, наконец-то сложились у меня в голове, встали на свои места, словно зубцы шестерёнок на ветряной мельнице.
Старик сам мне всё рассказал. Сам. Ещё днём. А я дурак ещё подумал, что всё обойдётся. Мало ли в Лирране чернокнижников сжигали, верно? Такая ведь охота на ведьм была после первоначальной вольницы. Создатель, какой же я идиот! Надо было бежать. Бежать сразу, как только вообще услышал про чернокнижников. Или сразу после того, как валялся возле башни и заливал кровью мостовую. Теперь-то уже поздно. Теперь…
И в тот же миг я почувствовал, как в тело разом вонзились сотни мелких игл. Это сработала руна, та самая, что я оставил для себя в качестве сигнала. Я даже не вздрогнул. Я ждал этого. Обречённо подняв голову, я увидел, как между деревьев мелькнул кусок белой ткани.
Это была она. Именно она. В белом саване, в том самом, в котором её затащили на костёр. Он мелькал, словно щупальца медузы из южных морей, среди ёлок и сосен, и был абсолютно, кристально белым, словно ни гарь, ни сажа не тронули его в последние минуты жизни ведьмы. И тем сильнее белоснежность самого савана контрастировала с чёрным, обгоревшим до костей лицом сорды. Она двигалась плавно, плыла над буреломом и валежником, словно призрак. Да она и была призраком, тонкие головешки её сгоревших дотла ног не касались земли.
Сорда медленно выплывала из-за деревьев, приближаясь к черным, в цвет её испепелённого тела, цветам. Конечно, она меня заметила. Заметила и сразу поняла, кто я такой. Когда мои глаза и её опустевшие глазницы встретились, я клянусь, я увидел в них улыбку. Плотоядную улыбку победителя, уверенного в своём превосходстве. Уверенного в том, что ему не помешают.
Видимо, она попыталась как-то повлиять на меня. Наверняка, подчинить взглядом, как ту девушку в овраге у дороги. Подчинить, притянуть к себе и высосать досуха, как она делала уже двадцать семь раз. Заставить меня заглянуть в чёрные глазницы, в которых нет дна.
Она попыталась, да. И тут же я почувствовал, как моя защита лопнула. Как взорвался невидимый пузырь, оберегающий меня от ужасной магии малефикара. Сорда неистово заорала, словно по лицу ей ударили чем-то горячим. Она отшатнулась, отлетела к краю поляны, не прижав своими неживыми ногами ни единой травинки.
А я словно очнулся ото сна. Развернувшись и пользуясь передышкой, которую мне дала использованная руна, я припустил во весь опор. Я ломился сквозь лес и те самые ветви, что ещё недавно чуть не выцарапали мне глаза. Я спотыкался, падал, расшибал колени, снова поднимался и снова бежал. Я нёсся, не разбирая дороги и, клянусь Создателем, слышал за спиной мерзкий призрачный хохот.
Хохот победителя.
Я и сам не заметил, как преодолел эти два несчастных километра. Я никогда не бежал так быстро. Когда я, наконец, вырвался из объятий леса и оказался на опушке рядом с ветхой лесопилкой, я едва мог дышать. Сердце выскакивало из груди, отбивая ритм какого-то заводного южного танца, мне незнакомого.
На огни, горящие в крепостных башнях, я смотрел с тем же благоговением, с которым праведник смотрит на Столпы Создателя.
И в тот же момент я разревелся.
Слёзы катились по моих щекам, а сам я грязными и измазанными в чёрной лесной грязи пальцами вытирал эти ручьи. Слёзы ужаса, неописуемого, почти первобытного страха бежали по моим щекам. Я, арканолог с десятилетним стажем, участвовавший в охоте на самого настоящего демона, мужчина тридцати трёх лет от роду, стоял на опушке ночного леса и плакал навзрыд, словно маленький мальчик.
Потому что надежды больше не было.