Эх, если б только деревня еще не была выбрана. Та, в которую завтра поедут журналисты. Вернон сделал, что мог, но было уже поздно. Деревню выбрали, и не ту, в которую хотел бы отправить репортеров полковник.
С великим трудом Вернону удалось заделаться шофером в завтрашнюю экспедицию. Затем, используя авторитет отсутствовавшего Сент-Майкла, он сумел устроить так, чтобы его вызвали в Белиз-Сити. Якобы для того, чтобы быть рядом с журналистами и пораньше тронуться в путь. Но на самом деле он хотел подстраховаться на случай, если распоряжение захотят отменить. Он здесь, и делать это уже поздно. Так что поведет машину он, и никто другой.
И он ошибется. Всякий честный человек может ошибиться. Он отвезет журналистов в другую деревню, очень похожую на ту, которую указали власти. А потом все кончится. Дело будет сделано, и вместо тонкого каната он почувствует под ногами твердую землю. Наконец-то!
Он содрогнулся и вытащил ключ зажигания, потом взял с пола сумку с пожитками и выбрался на битум мостовой.
Портье встретил его с прохладцей и подобострастием одновременно. Подобострастие объяснялось тем, что номер был оплачен правительственным ведомством, а холодность — тем, что Вернон явно работал в этом ведомстве каким-то мелким служащим.
«Ничего, вот разбогатею…» — подумал он, но на этот раз мысль никак не удавалось довести до конца. Вернон со вздохом заполнил гостевой бланк, потом показал портье список.
— Тут остановились вот эти журналисты. Утром я должен с ними встретиться. Вы…
— По-моему, они в баре, — холодно и подобострастно сказал портье.
И Вернон отправился в свою комнату. Он распаковал вещи, сходил в ванную и умылся. Он сходил в ванную и принял пилюли от изжоги. Он сходил в ванную и сменил рубаху. Он сходил в ванную и причесался. Он сходил в ванную и снова умылся. Он выключил свет и спустился в бар, где стояли круглые столики. Два из них были заняты. За одним пили пиво четыре угрюмые молчаливые личности, явно не журналисты, а за вторым сидела разношерстная компания из семи человек. Эти наверняка были репортерами: все разом что-то говорили, и никто никого не слушал. Вернон подошел к ним и стал ждать, пока не наступит пауза во всех семи монологах сразу или пока кто-нибудь не заметит его.
И вот кое-кто его заметил. Худосочный остроносый человечек с серым лицом, в рубахе «сафари» и американских армейских брюках поднял глаза, увидел Вернона и сказал с характерным для восточного Лондона акцентом:
— Вот и хорошо. Повторите для всех.
— Я не официант, — отвечал Вернон.
— Не официант? Тогда катитесь. — Человек снова повернулся к своей стрекочущей братии.
— Я ваш водитель, — сообщил Вернон.
— Да? — Человек оглядел его с головы до ног. — И куда же я еду?
— В Рекуэну, — ответил Вернон. Поселение назвали так по фамилии большинства его жителей.
— Это завтра, — сказал человек.
Еще двое, в том числе и единственная в группе женщина, тоже умолкли и глядели на Вернона, прикидывая, какие развлечения или новости он может им предложить.
— Я пришел представиться и сообщить, что буду ночевать здесь, в гостинице, чтобы завтра выехать пораньше.
— Молодчина! — воскликнул остроносый. — Говорите, пришли представиться?
— Меня зовут Вернон.
— Ну, как жизнь, Вернон? Скоро ты узнаешь, что я — Скотти. А эта болтунья слева — Морган Ласситер, бабенка мирового класса и…
— Тебе уж таких точно не видать, — сказала ему Морган Ласситер, тихо и спокойно, как будто уже привыкла к ему подобным. Выговор у нее был безликий. Казалось, она училась английскому у компьютеров где-нибудь на Марсе. Она деловито кивнула Вернону и добавила: — Рада познакомиться.
— Взаимно, мэм.
— Вся эта компания… — Скотти умолк и, грохнув стаканом о стол, заорал: — Ну, вы, щенки, молчать! К нам пришел Вернон. Вот он, наш водила Вернон. Ясным ранним утром он увезет нас из этой чертовой дыры в другую чертову дыру, а потом доставит обратно. Возвращение входит в число услуг, Вернон, я не ошибаюсь?
— Да, — сказал Вернон.
Скотти махнул рукой сперва налево, потом направо.
— Это Том, хороший американский фотограф. Он сгибается под тяжестью передовых достижений американской техники. Верно, Томми?
— Пошел ты в задницу, — ответил Томми.
— Прелестно, — сказал Скотти. — Это Найджел, певец мировой скорби. Не просто австралиец, а газетчик. Но теперь он в Эдинбурге, в ссылке. Забылся как-то раз и написал правду.
— Разделяю мнение Томми, — отвечал Найджел.
— Своего у него никогда не было, — заметил Скотти. — Вот Колин, гордость Флит-стрит, а это Ральф Уолдо Экштайн, который никому не говорит, почему его выгнали из «Уолл-Стрит Джорнел» и…