Когда Машка выходит на прогулку, я слежу за ней в оба. Знаю, если, что с мелкой произойдет, Юлька отвернет мне голову. За голову я не боюсь, не хочу огорчать свою любимую Юльку. Не хочу, чтобы она переживала, плакала. Она должна быть счастлива! Обязана просто!
Мне привозят протез. Он немного напоминает собачью лапу, но, если честно, бесполезная ерунда. Примеряют, восторгаются, как я смотрюсь в обновке. Мне не нравится. Не проявляю никаких эмоций. Смотрю исподлобья на улыбающихся хозяев, даю понять, чтобы не страдали подобной фигней!
Радуюсь, когда искусственную лапу, наконец, отстегивают, а после хватаю штуковину зубами и отношу к входной двери. Не место ей в этом доме.
- Не хочешь? – удивляется Юлька.
- Рав-не-рав! – мотаю я головой, пытаясь выдать понятный отрицательный ответ.
- Ты у меня и на трех лапах боец, да! – подмигивает мне хозяйка. – А давай-ка проверим!
И она выпускает меня на двор. Я выбегаю на залитую солнцем зимнюю улицу. Так свежо, морозно и приятно. Шерсть моя топорщится, подстраиваясь под уличную температуру. Юлька скатывает огромный снежок и кидает мне. Ловлю его зубами, затем второй, третий. Четвертый попадает мне прямо в лоб. Юлька хохочет. Пытается извиниться, тянет ко мне руки. Я делаю вид, что смертельно обижен. Подбегаю к ней сзади и сталкиваю в сугроб. Юлька сначала взвизгивает, а потом принимает правила моей игры. И мы катаемся по снегу, будто бы боремся. Она падает на спину, а я наваливаюсь сверху и смотрю в ее голубые глаза. Сейчас мир для меня черно-белый, но я помню, что глаза ее ярче небесной синевы.
Мне хочется признаться ей, сказать те самые слова. «Юлька, я люблю тебя!» - вот что я должен был сказать ей ещё много-много лет тому назад. Но тогда я не умел любить, а теперь не умею разговаривать. И я просто вылизываю ее раскрасневшееся от мороза и нашей возни лицо.
Внезапно вся Юлькина веселость исчезает. Будто разом стираются с нее все краски. Она выпускает из рук мою шерсть, отталкивает меня и, вскочив на ноги, бежит к дому. Я следую за ней. Я взволнован. Что же случилось? Неужели я напомнил ей о том дне, когда я ее чуть не… Мне становится тошно от себя самого. Каким же я был уродом!
Побледневшая Юлька выходит из ванной комнаты, залпом выпивает стакан кипячёной воды и ложится на диван. Я подбегаю к ней, кладу голову на ее протянутую ко мне раскрытую ладонь.
- Все хорошо, Дармоед, - успокаивает она меня.
Выглядит она неважно… Не может быть все у нее хорошо, лукавит она. Я это чувствую. Я могу понять, почему ты плохо себя чувствуешь, Юлька. Тычусь в нее носом, обнюхиваю, разыскиваю болезнь. И нахожу… Только это вовсе не болезнь, нет. Это живое, теплое, что-то очень крошечное и существующее в невидимом глазу пространстве.
Я бережно обнюхиваю Юлькин живот, кажется, все нормально. Смотрю на свою хозяйку, и она с улыбкой кивает мне. «Все верное, Дармоед», - говорит она, - скоро у Машки будет братик или сестренка». И она чешет мою широкую мохнатую грудь, а я закатываю глаза от удовольствия. Мне никогда ещё не было так хорошо!..
Страшные сны
Страшные сны Дармоеда
Однажды ко мне вновь явились сны. Они опутали меня липкой жаркой паутиной, протащили по битым стекляшкам и сунули в нос горящую головешку. Тогда я ворочался, сучил лапами, пытаясь бежать от видимого лишь мне врага, кажется, я даже скулил во сне.
Мне снилось, как я безуспешно пытался выпутаться из собачьей шкуры, как катался по земле, воя и жалобно скуля, не понимая, что со мной происходит. Почему я хожу на четырех ногах, почему у меня вдруг вырос хвост, почему я хуже вижу, но отлично слышу. А мой нюх обострился в тысячу раз.
Мне тогда хотелось плакать, хотелось к маме, хотелось попросить прощение у всего мира. Лишь бы не быть псом. Я, ненавидящий все живое, мучивший вечно тех, кто слабее и тех, кто даже не имел голоса, стал тем, кого ненавидел и обижал… Я стал собакой! Беспородной, уличной шавкой. Ведь именно такие чаще всего и подвергаются людской жестокости.
Я был Живодером. И жизнь, в конце концов, столкнула меня с «себеподобными». Уличные пацаны, лет по тринадцать-четырнадцать, заметили катающуюся по траве странную псину. «Глядите, больная собака!» - кричали они. Я даже не успел ничего понять, как на мою шею накинули леску и куда-то потащили. Леска больно впивалась в кожу, выдирала шерсть, а я скулил и вырывался. Я пытался сказать им, что я живой, мне больно и страшно, я все чувствую. Но меня не слышали, только гоготали в ответ и пинали в бока. Они тащили меня к канаве, глубокой и грязной. Тогда-то до меня и дошло, что хотят со мной сотворить. Утопить! Я рванулся, что есть силы, порвал леску, вцепился кому-то из мучителей в руку, всех неумело облаял и сбежал. Благо, лапы мне достались очень быстрые.