Василий, жутко всю дорогу мечтавший узнать, кто такой их проводник, решил воспользоваться моментом:
– А вы, – спросил он самым простодушным голосом, – вы когда-нибудь любили?
– А как же! – весело отозвался маг. – Любил однажды, когда был почти так же молод, как ты, и, возможно, раз в десять тебя глупее, – тут старик вздохнул, и вместо того, чтобы поведать трогательную историю своей любви, сказал доверительно:
–Подарила Она мне на память иголку… Костяную еще иголку, совсем не такую изящную да гладкую, как нынешние. – И Василию вдруг все стало ясно, так, как бывает ясно только подросткам, для которых все ново и все ярко. «Вот, – подумал подросток, – Вот с тех пор он и стал интересоваться иглами, может быть, даже коллекционировать, книги эти дурацкие покупать о происхождении швейной иглы. То есть думает, что иглами интересуется, а сам все о Ней вспоминает, и забыть никак не может. И также стало очевидно Василию, что Максим Константинович – действительно старик, глубокий старик, может быть, даже тысячелетний.
23. Все дальше от берега моря
Максим Константинович затянул завязки на своем рюкзаке, как-то щегольски забросил его за спину и сказал:
– Ну, что, пошли отсюда. Не нравится мне это синее море, какое-то оно недоброе. И вспоминаются тут все события грустные, не душегреющие.
И четверка вновь углубилась в пески. Только почему-то, чем дальше они шли, тем меньше это было похоже на пески. Появились чахлые кустики, потом колючки, потом и зеленая трава, и вот уже вокруг моих спутников волнуется необъятная степь, пахнущая чабрецом и донником.
Долго идти молча удобно, конечно, – дыхание не сбивается, ноги споро бегут, голова лишними мыслями не смущена…. Но скучно. Опять же, Василию любопытно, страсть: что за иголка, что за Она, и кто такой все-таки этот таинственный Максим Константинович.
А маг вне категорий, словно слыша его мысли, и отчаянно не желая отвечать на неудобные для себя вопросы, заводит разговор совсем о другом. И о таком важном и неожиданном, что у подростка все любопытство куда-то исчезает.
Проводник оглядывается на Хэма, споро шагающего рядом, и говорит строго:
– Так, на всякий случай, вдруг и не доведется уже больше об этом поговорить. Ты пса-то своего зачем обидел?
Хэм смотрит недоуменно.
– Ну, вот воли ты ему почему не даешь, взаперти зачем держишь? Ты уже третий год человеком живешь, а ведь все-таки, ты – собака.
Хэм пытается возразить, но старик смотрит так сурово, что мысль оборотня сбивается, и он только неопределенно машет рукой.
– Ты пойми, друг, ведь ему тоже хочется порезвиться, погулять, повыть на луну, наконец! А ты его запер внутри себя, ему там тоскливо и страшно. Вот сердце у него и не выдержало…
– Так что получается, – раздумчиво говорит Хэм. – Даже теперь, когда я могу быть человеком сколько угодно, я все равно не могу все время оставаться человеком?
Маг кивает.
– Раз в месяц давай ему свободу. Ему ведь много не надо – полдня, и он будет доволен, и заснет спокойно до следующего раза.
Василий потрясен. Выходит, обратный оборотень Хэм теперь должен жить, как оборотень обычный и ежемесячно становится снова псом. Ну, и дела!
24. Река Смородина
Летний вечер в степи прекрасен и полон романтики. И герои мои шли сквозь траву с легкостью (вероятно, потому что дело происходило в сказке – только в сказке легко идти через жесткую, вообще-то, и неуступчивую степную растительность).
Внезапно проводник повел носом, глубоко вдохнул и сказал:
– Вон оно что!
– Что, – встрепенулся размышлявший о своей непростой судьбе Хэм.
– Чуете?
Василий набрал полную грудь воздуха, Хэм принюхался по-собачьи, а Семен Семенович, едва заметный среди ковыля в своем пестром образе тигра, облизал нос.
Пахло остро и знакомо. Пахло так, как в детстве, когда Василий играл с родителями в прятки и пробирался сквозь ароматные кусты…
– Смородина! – закричал подросток.
– Да, – кивнул Максим Константинович. – Именно она, река Смородина.
– Река? – Василий вытаращил глаза.
– Ну да, река. Ваши филологи утверждают, что это река между царством живых и мертвых, и названа она так, от того, что страшно смердит, то есть воняет. Эх, – маг потряс печально головой, – понимали бы что! На самом деле, это река между тридесятым царством и царством… – и осекся.