Яблоком раздора между ними служила разница взглядов на то, как относиться к чернокожим. Она считала нужным обращаться с рабочими ласково, воздерживаться, по возможности, от выговоров, отрицала всякие наказания, и Шелдон не мог не видеть, что ее телохранители обожают ее, а домашние слуги стали работать при ней втрое больше и гораздо охотнее, чем прежде.
Джен подметила глухое недовольство среди закабаленных рабочих и не закрывала глаз на тот факт, что жизнь ее и Шелдона все время висит на волоске. Без револьвера они не решались выходить из дому ни на шаг, а матросы, державшие по ночам вахту у ее новой тростниковой беседки, всегда держали ружья наготове. Но Джен объясняла водворившийся в Беранде хронический террор теми строгостями, которые практиковались здесь раньше и даже как будто возводились в систему. Она выросла среди благодушных гавайцев, с которыми никогда не обращались грубо и сурово, и полагала, что нравы жителей Соломоновых островов значительно смягчились бы, если бы с ними тоже обращались по-человечески.
Однажды под вечер в бараках рабочих поднялся страшный шум, и Шелдон в сопровождении матросов-таитян отправился усмирять бунт. Им удалось вырвать из рук дикарей двух женщин, приговоренных чернокожими к смерти, и они заперли этих несчастных в кухне, чтобы спасти их от разъяренной толпы. Проступок этих двух женщин, которые приставлены были варить пищу рабочим, состоял в том, что они искупались в чану, предназначенном для варки картофеля. Дикари не отличались брезгливостью и сами частенько парились в этих котлах, но в данном случае их чувства были оскорблены тем обстоятельством, что в чану осмелились искупаться женщины, — существа, которых они считали низшими и которые на Соломоновых островах были крайне забиты и влачили самое жалкое существование.
За завтраком поутру Джен и Шелдон вновь были встревожены гулом возбужденной толпы. Самое строгое правило домашнего устава Беранды было нарушено. Чернокожие вторглись в усадьбу без всякого разрешения или распоряжения и притом все гуртом в числе двухсот человек, исключая только приказчиков, и таким образом все они совершили вопиющее преступление с точки зрения местных плантаторов. Чернокожие дикари столпились у веранды, выкрикивая проклятия и угрозы. Шелдон подошел к перилам веранды и посмотрел вниз. Джен остановилась немного поодаль, выглядывая из-за его спины. Когда бурные возгласы немного утихли, вперед выступили два брата. Эти два молодца выделялись из толпы своим высоким ростом, сильно развитой мускулатурой и особенно свирепыми лицами. У них были прозвища. Одного звали Карем-Джама — Молчаливый; другого — Беллин-Джама — Кичливый. Оба служили прежде на квинслэндских плантациях, и хозяева всегда опасались их.
— Мы, фелла-рабочие, требуем, чтобы нам выдали двух фелла-марий, — заявил Беллин-Джама.
— А что вы намерены с ними делать, с этими вашими фелла-мариями? — спросил Шелдон.
— Убьем, — ответил Беллин-Джама.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? — бешено крикнул Шелдон, выходя из себя. — Как вы смели войти без спросу? Разве не слышали колокола? Вам место не здесь, а на поле. Колокол звонил, а вы тут разговариваете о ваших женщинах. Убирайтесь сейчас же в поле!
Толпа выжидала, что будет делать Беллин-Джама, а Беллин-Джама собирался с духом.
— Моя не пойдет, — выговорил он наконец.
— Ты дождешься, Беллин-Джама, что я тебя отправлю в Тулаги! — зарычал Шелдон. — И тебя там вздуют — лучше не надо.
Беллин-Джама сделал воинственный жест.