Он покурил на балконе, а когда вернулся, Нина лежала, натянув одеяло до подбородка и прикрыв глаза. Он тихо разделся, поколебавшись, снял и майку, обнажив свой загорелый, с сухими четкими мышцами торс теннисиста. Потом подошел и сел с краюшку к ней на тахту.
Нина открыла глаза.
— Во, явился, Аполлон Бельведерский! — насмешливо сказала она.
— Нина, не будь жестокой, — проникновенно попросил он. — Я окоченею на полу, и завтра ты найдешь мой хладный труп. У меня даже постелить нечего… Можно, я лягу с краю, но под другим одеялом? Я буду паинькой…
— Ну, что с тобой сделаешь… — вздохнула она, отодвигаясь к самой стенке и подтыкая под себя одеяло со всех сторон. — Но чтобы без этих пошлых глупостей!
С лихорадочно бьющимся сердцем он взял свою подушку, еще одно одеяло, лег с краюшку и погасил торшер. Но не выдержал и минуты, обнял ее вместе с одеялом и начал целовать в шею, губы, глаза.
— Остань! Отвяжись!.. — ругалась она, пытаясь вырваться.
— Ну почему?.. — бормотал он, уже задыхаясь. — Чего ты боишься?..
— Ничего я не боюсь, — сказала она довольно спокойно. — Просто противно так сразу. — Ни с того ни с сего.
— Я тебе противен? Да?..
— Да, нет, не противен, — сказала она просто, — но как-то так…
— Но ведь это же приключение, — сказал он. — Так пусть будет все.
— Приключение!.. — с отвращением сказала она. — Слово какое-то гадкое.
Он отпустил ее, оставил только руку на плече. Он пересилил себя, давая ей немного привыкнуть. Потом заговорил, как-то бессвязно, но искренне, а может, потому и бессвязно, что искренне.
— Ты, наверное, думаешь, что для меня это так… Просто приключение?.. Нет, я, как только увидел тебя, сразу потерялся. Ты какая-то особенная. Я тогда еще на вокзале подумал: «Вот женщина, о которой я всегда мечтал». Я тогда смеялся, шутил, а сам очень боялся, что ты скажешь, спасибо, что поднес чемодан, а потом уйдешь, и мы больше не встретимся. И в прихожей проклинал себя за обман, — боялся, что не простишь… И в театре я смотрел на тебя, как мальчишка… Знаешь, для меня все это, как сон. Неужели на самом деле? Неужели ты мне не снишься?..
Он говорил что-то бессвязное, мучаясь, что глупо выходит, — обычно у него лучше получалось, может, потому, что обычно он меньше волновался. Нина слушала его молча, но слушала — он это чувствовал. А когда он робко повторил попытку, к радости своей, не встретил прежнего решительного отпора.
…В конце концов она уступила ему. Именно уступила, без трепета, но с мягкой, нежной покорностью, какой он не ожидал при ее довольно-таки решительном характере. И эта неожиданная покорная уступчивость потрясла его больше, чем самые пылкие ласки других. Ничего подобного он никогда не испытывал, хотя многое уже в постели познал… И потому, когда, еще держа ее в объятьях, немного отдышался и пришел в себя, то даже не уверен был, что все это случилось с ним не во сне, что эта удивительная, так нежданно доставшаяся ему женщина не снится ему.
— Чудные дела твои, господи!.. — сказала вдруг Нина с каким-то недоумением. — Утром познакомились — и на тебе… — Она приподнялась на локте и в лунном полусвете посмотрела на него, словно пытаясь разглядеть, что за человек перед ней. Потом мягко провела ладонью по щеке и положила голову ему на плечо. И он понял, теперь уже наверняка, что лучшей женщины у него точно не было.
Но прежде чем уснуть, она опять отодвинулась к стенке, завернулась в свое одеяло, подоткнула со всех сторон, опять территориально отделившись от него… Она быстро уснула, а он долго еще не спал, лежал рядом, вдыхая нежный запах ее волос, сладко терзаясь новым, еще не утоленным желанием, но не решаясь ее разбудить. Казалось, целую вечность он мог бы вот так не спать, лежа рядом, счастливый, хоть и неудовлетворенный, лежать рядом с ней и оберегать ее сон.
4
Что представлял из себя Сергей? Ему в ту пору едва перевалило за тридцать, и он работал в престижном московском НИИ — неважно в каком. Занимался он прикладной математикой. Всего в своей жизни он добился сам: того, что его оставили после института в Москве, того, что у него была интересная, хорошо оплачиваемая работа; сам «пробил» и построил себе хорошую кооперативную квартиру в Черемушках, сам обставил ее, как мы уже видели, удобно и со вкусом.
Он умел «пахать», хотя нельзя сказать, чтобы очень любил свою работу. Конечно, интересней было бы заниматься чистой наукой, но там было мало шансов на успех, а ему пора было уже прочно устраиваться в жизни. В работе ему нравилась изобретательность и сила своего ума. Он не понимал тех «шизиков», которые брались за неразрешимые задачи с ничтожными шансами на успех. Но не любил и легких задач. Он любил задачи трудные, но, в принципе, разрешимые. Тогда он с азартом набрасывался на работу, заранее чувствуя, что хоть задача сложна и потребует много сил и времени, но все-таки будет им решена. К тому же решение именно таких задач приветствовало начальство, именно это приносило успех. Он чувствовал себя в той поре профессиональной зрелости, когда любые, даже очень трудные задачи по плечу, когда то, что другим, еще не достигшим этого уровня или уже постаревшим, трудно, им будет сделано легко. Он любил чувствовать свою компетентность, любил консультировать. Это было престижно, выгодно и не слишком обременительно. Временами он чувствовал, что наступила пора для какой-то другой, куда более сложной работы, но пока что не спешил за нее приниматься. Такая работа тяжела, она поработит на многие годы, но совсем не обещает стопроцентного успеха. А без гарантии он уже работать не мог, хотя и не желал себе в этом признаться.